Знаешь, осень.. Она для сильных.. Осень знает, куда ударить..
Осень видит сквозь плащ и свитер то, что скрыто в твоей груди..
То, что спрятано в клетке ребер, будто ноты меж струн гитары,
Осень ловко подцепит пальцем и с насмешкой шепнет: гляди..

Если лето хмельным напитком опьяняет до ветра в крыльях,
Осень молча швыряет в бездну, дождь вонзая в твою ладонь..
Можно слепо брести в потемках и пенять на свое бессилье,
Или все же придумать способ хоть на время разжечь огонь..

Кто-то ищет осколки света в незнакомых домах и душах,
Кто-то купит себе светильник и немедля придет в восторг..
Кто-то чиркнет обычной спичкой.. Впрочем, осенью свет не нужен,
Ведь теплее объятий близких не горит ни один костер..

/Дикон Шерола/

Строки в скобках

Жил-был — я.
(Стоит ли об этом?)
Шторм бил в мол.
(Молод был и мил...)
В порт плыл флот.
(С выигрышным билетом
жил-был я.)
Помнится, что жил.



Зной, дождь, гром.
(Мокрые бульвары...)
Ночь. Свет глаз.
(Локон у плеча...)
Шли всю ночь.
(Листья обрывали...)
«Мы», «ты», «я» нежно лепеча.



Знал соль слез
(Пустоту постели...)
Ночь без сна
(Сердце без тепла) —
Гас, как газ, город опустелый.
(Взгляд без глаз,
окна без стекла).
Где ж тот снег?
(Как скользили лыжи!)
Где ж тот пляж?
(С золотым песком!)
Где тот лес?
(С шепотом — «поближе».)
Где тот дождь?
(«Вместе, босиком!»)
Встань. Сбрось сон.
(Не смотри, не надо...)
Сон не жизнь.
(Снилось и забыл).
Сон как мох
в древних колоннадах.
(Жил-был я...)


Вспомнилось, что жил...

© Copyrigth 1974, Семён Кирсанов.

Он в атаку пошёл. Он не знал ничего.
А попал под обстрел, как на чай к сатане.
Персонально из пушки стреляли в него –
Видно, очень понравился той стороне.

Как собрали его по кускам, по частям,
Принесли в медсанбат, он на ладан дышал,
Но сестренку увидел хорошую там
И, буквально, в могиле, к ней клеиться стал:

– У меня организм, – он шептал, – пулемёт.
Я тебя уведу, я тебя украду!
Мы с тобою закатим такой Новый Год –
Никаким проституткам не снилось в аду.

Он шептал непристойные байки сестре
И дрожащей рукой за колени хватал.
И никак его смерть не брала на заре,
И никак хлороформ его душу не брал.

Как гвоздями Христа, так ремнями его
Прикрутили, распяли на паре досок.
И, как смертнику, чтобы не знал ничего,
Нацепили на голову грязный мешок.

И пока его резали все, кто хотел
И бросали в ведро его бедную плоть,
Он зубами прогрыз свой мешок и глядел –
Но сестру от солдата закрыл сам Господь.

– Отойди, – он кричал, и таращил белок.
И Господь отходил, но на место его
Вдруг вставал старшина, чтобы парень не смог
Медсестру соблазнить, чтоб не знал ничего.

– Эй! Сорвите скорее свой грязный мешок,
Не хватало ослепнуть по вашей вине.
И хирург запихнул в него десять кишок
И поставил скобу на дырявой спине.

Поломали пилу, хлороформ извели.
Кровь текла из него, как вода в решето.
Медицинские братья на двор сволокли
Две руки, две ноги и еще кое-что.

Он в мешке поседел, он на свет поглядел
И увидел сестру и ее красоту.
– Приходи ко мне вечером, – он прохрипел, –
Я тебя уведу, я тебя украду!

И когда уходил навсегда поутру
Как младенец в пелёнки, завернут в бинты,
Он увел за собой молодую сестру –
По причине великой её красоты.

© Copyright М. Шелехов

Стихи слагать не мой удел,
Но чувства не могу понять свои иначе.
От горьких слов твоих ещё немного поседел,
Комок в груди и моё сердце плачет.

Ему отдашься в страсти мимолётной,
Но не получишь ласково "люблю" в ответ,
За удовольствие попросит мзды монетной,
А я без корысти любил, но больше меня нет.

Наверно так начертано судьбой,
Что быть тебе моей болящей раной.
Немилосердна и жестока ты со мной
И наполняешь душу горечью поганой.

Мы не виделись целых полгода…
Без тебя этот мир потускнел.
Отвратительна нынче погода,
А синоптик о лете нам пел.
Только пусть и дожди, и ненастье,
Пусть мороз среди лета иль град.
Если ты будешь рядом – за счастье
Я приму ураган. Буду рад
Даже волнам холодным цунами…
Только б руку твою подержать.
Но – увы! – океан между нами…
Ни увидеть тебя, ни обнять…

МАТЬ
Она прошла в тени креста.
Молчала темная Голгофа,
И возносился дух Христа
В жилище Бога-Саваофа.

В ее глазах была видна
Такая боль немых молений,
Что там, где только шла она,
Ложились медленные тени.

И кто-то ей сказал тогда –
Да будет вечен дух стихии,
Объявший ночь и знак креста,
И горе страшное Марии…

И тихо дрогнули в ответ
Её безжизненные губы –
Да будет вечен наш завет;
Я тоже мать, я – мать Иуды.

Михаил Чехонин

Я разлюбил и я - убил.
Смиренно голову на плаху
Кладу, чтобы палач с размаху…
Но страха нет! Ведь я любил!

Я сам себе палач суровый.
И опущу топор неумолимой
Рукою, так тобой любимой,
К убийству новому готовой.

И зритель - я. Развязки жду,
Веселье злое предвкушая,
Будто любовь и смерть чужая.
От нетерпения дрожу.

Удел печальный - самоедство.
Я сам – моей беды обитель.
Непримиримое соседство:
И узник, и судья, и зритель.

Ветер веет с юга
И луна взошла,
Что же ты, б*ядюга,
Ночью не пришла?

Не пришла ты ночью,
Не явилась днем.
Думаешь, мы дрочим?
Нет! Других е*ём!


Не тужи, дорогой, и не ахай,
Жизнь держи, как коня, за узду,
Посылай всех и каждого на х*й,
Чтоб тебя не послали в пиз*у!


Мне бы женщину — белую, белую
Ну а впрочем какая разница
Я прижал бы ее с силой к дереву
И в задницу, в задницу, в задницу.



Я смотрю в унитаз хохоча
У меня голубая моча
И конец у меня голубой
И вообще я не доволен
собой!
Маяковский в ответ:
Не голова у тебя, а
седалище
В твоих жилах моча а не
кровь
Посадить бы тебя во
влагалище
И начать переделывать
вновь!





"Ебите баб на свежем сене!
С любовью, Ваш Сергей
Есенин."

Нежная Правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых, блаженных, калек,
Грубая Ложь эту Правду к себе заманила:
Мол оставайся-ка ты у меня на ночлег.

И легковерная Правда спокойно уснула,
Слюни пустила и разулыбалась во сне,
Хитрая Ложь на себя одеяло стянула,
В Правду впилась — и осталась довольна вполне.

И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью:
Баба как баба, и что её ради радеть?!
Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
Если, конечно, и ту и другую раздеть.

Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды, примерив на глаз;
Деньги взяла, и часы, и ещё документы,
Сплюнула, грязно ругнулась — и вон подалась.

Только к утру обнаружила Правда пропажу —
И подивилась, себя оглядев делово:
Кто-то уже, раздобыв где-то чёрную сажу,
Вымазал чистую Правду, а так — ничего.

Правда смеялась, когда в неё камни бросали:
«Ложь это всё, и на Лжи одеянье моё…»
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами её.

Тот протокол заключался обидной тирадой
(Кстати, навесили Правде чужие дела):
Дескать, какая-то мразь называется Правдой,
Ну а сама пропилась, проспалась догола.

Полная Правда божилась, клялась и рыдала,
Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах,
Грязная Ложь чистокровную лошадь украла —
И ускакала на длинных и тонких ногах.

Некий чудак и поныне за Правду воюет,
Правда в речах его правды — на ломаный грош:
«Чистая Правда со временем восторжествует —
Если проделает то же, что явная Ложь!»

Часто, разлив по сту семьдесят граммов на брата,
Даже не знаешь, куда на ночлег попадёшь.
Могут раздеть — это чистая правда, ребята;
Глядь — а штаны твои носит коварная Ложь.
Глядь — на часы твои смотрит коварная Ложь.
Глядь — а конём твоим правит коварная Ложь.

Ах, как много на свете кошек,
Нам с тобой их не счесть никогда.
Сердцу снится душистый горошек,
И звенит голубая звезда.

Наяву ли, в бреду иль спросонок,
Только помню с далёкого дня -
На лежанке мурлыкал котёнок,
Безразлично смотря на меня.

Я еще тогда был ребёнок,
Но под бабкину песню вскок
Он бросался, как юный тигрёнок,
На обронённый ею клубок.

Все прошло. Потерял я бабку,
А ещё через несколько лет
Из кота того сделали шапку,
А её износил наш дед.