ХРОНИКИ РАСПАДА: КИБЕРБЕЗОПАСНОСТЬ.

Я уже говорил, я любопытный...
Однажды он застал меня врасплох — в полумраке спальни, где единственным источником света был холодный, мерцающий экран его телефона. Я замер, листая заметки и сообщения, а сердце мое стучало где-то в ушах.

"Interessant?"

Его голос разрезал тишину, как лезвие. Я не успел даже обернуться.

Змеино стремительно, без лишнего шума, как всегда, он двинулся в мою сторону.
Одна рука вырвала телефон из моих пальцев, другая впилась в волосы, резко запрокидывая голову назад. Дыхание его обожгло шею, губы почти касались уха, когда он прошипел, по-русски, с этим своим акцентом:

"Хочешь знать мои пароли? Сейчас я покажу тебе самый честный!"

Я попытался вырваться, но куда там. Одной рукой он подцепил наручники с прикроватного столика, другой схватил меня за шиворот и потащил в ванную.

Там, в неотапливаемом царстве холодного черного кафеля, он прижал меня коленом к полу.
Пальцы скользнули по запястью, и через секунду холод металла плотно сомкнулся вокруг моей руки. Я оказался пристегнутым к батарее и вопросительно посмотрел на него. Убивать он меня тут что ли собрался? Кафель легче отмыть, чем паркет, это правда.

Он расстегнул брюки. А вот это уже интересно....

Я не сразу осознал, что происходит. Его взгляд — ледяной, безэмоциональный — заставил меня сглотнуть. Потом он наклонился, схватил меня за волосы, прижал меня ногой к стенке, а пальцы впились в болевые точки на челюсти, вынуждая меня открыть рот.

"Hier ist mein echtestes Passwort!"

Горячая, едкая струя ударила в горло. Я захлебнулся, но он зажал мне нос, заставляя глотать.

"Erster Zeichen — U, " — голос его звучал насмешливо, чуть ли не ласково.

Я кашлял, слёзы застилали взгляд.

"Zweiter — R."

К последнему символу рот мой открывался уже автоматически.

Когда он закончил, то вытерся об мою щеку. Поправил манжету рубашки, взглянул на меня с лёгкой ухмылкой.

"Das war nur die Beta-Version. Nächstes Mal... mit Darmauthentifizierung."

Он ушёл, оставив меня прикованным, с трясущимися руками и горлом, которое всё ещё сжималось от рефлекторных спазмов.


******

Теперь при виде его телефона у меня перехватывает дыхание.

А он ухмыляется, проводит пальцем по экрану и спрашивает, как будто предлагает чашку кофе:

"Brauchst du... ein Update?"

2007
@музыка Lana Del Rey "Young and beautiful".

Я не знаю, чего в моем отношении к нему было больше – любви или ненависти.
Но когда он приказывал мне встать на колени, я подчинялся.
"Ты же любишь, когда тебя ломают?" – шептал он, и зубы его впивались в мою шею.
О, если бы я знал, какого рода зависимость он собирается мне привить, я бы....а что бы я? Сбежал бы? Скрыться от него уже тогда было сложно, да я, собственно, и сам бы не смог.

Петербург тонул в дождях, а мы – в тёмной игре, в которой нет победителей.

ПОСЛЕДНЕЕ ЛЕТО.
@музыка Lana Del Rey "Get Free"

Тем августом, холодным, пропитанным сыростью, туман стелился по утрам густыми, почти осязаемыми полотнами, затягивая улицы в молочную дымку, сквозь которую едва пробивался бледный солнечный свет.
Он, всегда такой живой, резкий, непредсказуемый, теперь казался тенью самого себя — отстранённым, погружённым в какую-то бездну, куда я не мог за ним последовать.
Шутки мои, прежде вызывавшие у него то язвительные усмешки, то внезапные приступы хохота, теперь разбивались о каменное молчание. Даже его привычные издевки, его игры, его эксперименты со мной — всё это сошло на нет.
Казалось бы, я должен был почувствовать облегчение. Но нет. Тревога ела меня изнутри, как голодный зверь, оставляя в душе кровавые следы от когтей.

Потом я дважды застал его в кабинете, с револьвером в руках. Он не стрелял, нет — просто прикладывал холодный металл дула к виску, будто примерялся, будто пробовал на вкус саму идею. Я умолял его вернуться к доктору М., к тем сеансам, после которых он хотя бы на время становился спокойнее. Но он лишь отмахивался, словно от назойливой мухи, его глаза оставались пустыми, как выгоревшее небо.

А потом было то утро на кухне.
Он сидел за столом, склонившись над телефоном, пальцы быстро скользили по экрану — биржевые сводки, курсы валют, цифры, которые он любил пересчитывать в уме. Вдруг — резкий жест, телефон отлетел в сторону, ударился о стену. Он встал, медленно, почти театрально, постучал костяшками пальцев по столу — тук-тук-тук —будто отбивал такт невидимой мелодии. Потом его рука повисла в воздухе, сделала
плавное движение — и в пальцах вдруг оказалась опасная бритва, длинная, узкая, с тусклым лезвием.
Я даже не успел вскрикнуть.
Лезвие блеснуло, разрезая воздух, и в следующее мгновение тёмная, почти чёрная кровь хлынула из разреза на тыльной стороне его левой руки. Она стекала густыми, тяжёлыми каплями на пол, растекаясь по мрамору причудливыми узорами. Он смотрел на это с улыбкой — спокойной, почти блаженной.

Я бросился за аптечкой, сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот разорвётся. Он позволил мне перевязать рану, даже не сопротивлялся, лишь следил за моими дрожащими пальцами с каким-то странным любопытством.

— Ты мог бы стать кем угодно, — произнёс он, пока я на коленях вытирал его кровь с пола. Голос его был тихим, почти ласковым. — Но выбрал это. Почему?

Я поднял голову, вытер лицо окровавленной тряпкой.
— Потому что ты тоже никуда не уйдёшь.

На следующее утро я проснулся в его постели. Впервые. Его руки обвивали мою шею, пальцы впивались в кожу — нежно, почти неощутимо, пока вдруг не сжались сильнее. Темнота накатывала волнами, сознание уплывало, и последнее, что я помню — его губы на моих, его дыхание, вливающееся в мои лёгкие.
Это называлось «утренний кофе».

___________________________________________

Теперь дом продан. В нём живёт семья — мать, отец, двое детей. Они не знают, что:

· В их спальне он разбивал мне голову о чугунный радиатор, пока я не терял счёт ударам.
· В детской, за тонкими стёклами окна, я провёл месяц, вися на цепях, как диковинный зверь в клетке.
· А под свежими розовыми обоями в гостиной до сих пор остались пятна моей крови — те самые, что он заставлял меня размазывать по стенам, «как настоящий художник».

Раз проходя мимо, я заглянул в открытое окно первого этажа. Новые хозяева стояли напротив огромного старинного зеркала и обсуждали его. Зеркало им не нравилось, я услышал характеристику: «какое-то бы словно…слишком тяжелое!»

Я беззвучно рассмеялся.

Оно просто помнит наш вес.

самый кайф.

КОРРЕКЦИЯ МЫШЛЕНИЯ

@музыка Wallners — Shadowplay

Он, к сожалению, полюбил спускать меня с лестницы. И поделать я с этим ничего не мог — его желания не обсуждались.
Эти пальцы, впивающиеся в мой затылок, знакомые, как стук моего собственного сердца под ребрами.
Предательски подкашиваются ноги, дрожат колени, толчок — и я снова считаю головой ступеньки.
По моим подсчетам от такого обращения я должен был умереть еще на прошлой неделе.
Но я всё никак не умирал...

Вскорости я выучил расписание охраны: камеры глохли ровно на девяносто секунд в 15:17, будто бы сам мир давал мне фору.
В один из дней, когда он уехал в офис, я решился.
Я выскользнул через черный ход, сердце колотилось, как пойманная птица, бьющаяся о прутья.
Свобода была так близко — ворота уже передо мной, холодный металл под пальцами, ржавый, но прекрасный, как обещание.

Я с силой толкнул ворота. Один шаг. Еще один. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот разорвет грудную клетку.
И вдруг — тишина.
Не та, что бывает перед бурей, а густая, тяжелая, словно масло. Даже сверчки вдруг замолчали в застывшем воздухе.
И тогда я услышал.
"Mein kleiner Verräter..."
Голос.
Сзади.
Я обернулся — медленно, будто сквозь воду.
Он стоял в трех шагах, опираясь на ствол старой березы, и курил. Расслабленный, будто бы ждал меня. Его взгляд выражал неподдельный интерес.
"Du rennst so süß."
Он улыбнулся и щелчком отбросил окурок в сторону.

Я рванул вперед — инстинктивно, отчаянно — но уже на втором шагу споткнулся о что-то твердое. Это была Его нога.

Земля резко приблизилась, ударила в лицо, в живот. Я попытался встать — и тут его колено вдавило меня в грязь.
"Schatz..." — он наклонился, и его губы коснулись моего уха, — "Ich wusste, dass du heute fliehst. Die Kameras? Ich habe sie extra für dich ausgestellt."
Его рука скользнула под рубашку, сжала ребра — нежно, почти ласково.
"Weißt du, was jetzt passiert?"
Я знал.

Он поднял меня за волосы, прижал к забору. Ржавая проволока впилась в спину.
"Sieh mich an."
Я поднял глаза.
Его улыбка была самой страшной вещью, которую я когда-либо видел.
"Jetzt beginnt der spaßige Teil."
И тогда я понял — он не просто поймал меня.
Он позволил мне убежать.
Ради этого момента.



Дома он не стал меня бить, чем сначала меня несколько озадачил, однако скоро я понял, что намерения его в этот раз были много страшнее.
Он затащил меня в подвал, пристегнул к металлическому стулу — тому самому, с вытертыми от моих прежних попыток ремнями.
"Weißt du, was Korrektur bedeutet?"

Он подключил ко мне клеммы и включил аппарат.

Первая фаза (50V):
Мое тело дернулось, как рыба на крючке.
Зубы застучали, будто пытались вырваться из челюсти.
Я закричал — не от боли, а от стыда, потому что уже знал, что будет дальше.
Дальше я предсказуемо обмочился.


Вторая фаза (120V):
"Wer bist du?" — он увеличил напряжение.
"Ich... bin... dein..." — я захлебнулся слюной, как будто мои собственные слова били меня током.

Третья фаза (200V):
Он включил запись — мой голос, умоляющий его о пощаде неделю назад.
"Hörst du? Das bist du."

Он оставил меня в темноте на 72 часа, хотя мне показалось, что прошел месяц.
Вокруг моей шеи все это время была петля на грани удушья, чтобы я не забывал, кто позволяет мне дышать.
Кормил меня он за все это время 1 раз, а какое-то время не давал даже воды.

По истечении бесконечных трёх суток он вывел меня на свет, держа за сломанную руку:
"Gefällt dir Freiheit?"

Я упал на колени, целуя его ботинки, вдыхая запах кожи и пыли, как будто это был воздух, которым я дышал впервые.
"Bitte... lass mich dein bleiben."
Он погладил меня по голове, достав новый ошейник:
"Natürlich. Für immer."

Теперь в подвале стоит мой портрет.
С табличкой:
"Zum Gedenken an seine große Flucht."
Я любуюсь им каждую ночь, когда он бросает меня туда — не в наказание, а просто потому, что мне там спокойнее.

Потому что я понял: настоящая свобода — это когда тебе больше некуда бежать.