Der Leibhaftige.

ТЁМНЫЕ ВОДЫ НЕВЫ: GOLDEN BOY
@музыка The Smoking Trees «Home in the Morning»
Beach House song «Gila»
Lana Del Rey — «Violets for Roses»

Он принадлежал к «золотой молодежи» города на Неве. Мы были почти ровесниками, однако мне часто казалось, что он старше меня лет на 10-15. Что-то в нем было такое, заставлявшее людей и даже животных подчиняться ему.

В тот день, когда мы слиняли с уроков, я впервые оказался у него дома, в роскошной квартире на ХХХХ, в которой он жил, внимание, один! Из моих знакомых периодически жил один только мой приятель Сережа Бобёр, потому что его мать то и дело забирали в сумасшедший дом. В эти дни Бобёр столовался по знакомым и родственникам, водил домой компании, в общем, крутился, как мог.

Жизнь же моего нового…друга никак не походила на то, с чем я был знаком ранее. Квартира его поразила меня своим шиком. Денег личных у него водилось также немеряно. Надо заметить, что он стал меня в некотором роде в дальнейшем содержать, и я не знал, как к этому относиться. С одной стороны, я приоделся в дорогие, как грех, тряпки, и стал таскаться иногда по клубам, в которые тогда еще был вариант пройти лицам моего возраста, купил какой-то навороченный по меркам того времени телефон. С другой стороны, поймите меня правильно, я даже о смене ор??????ции никогда не думал, и вдруг оказался в роли содержанки, словно герой какого-то декадентского романа, где любовь граничит с пыткой.

Я пошёл за ним тогда, как зачарованный, в метро его пальцы, холодные и цепкие, сжали мои так, что я невольно застонал, но стон мой утонул в реве надвигающегося поезда — будто сам ад раскрыл пасть, чтобы заглушить мой крик.

В квартиру он меня втолкнул так, что я свалился. Я попытался встать, но его голос, резкий, как удар хлыста, прорезал воздух:
— На коленях оставайся.

Он сел на банкетку и сунул мне в лицо ноги в забрызганных грязью белых зимних кроссовках.

— Что застыл? Снимай. – С этими словами он легонько пнул меня носком кроссовка в лицо, оставив на коже метку, горячую, как поцелуй демона.

Я дрожащими пальцами ослабил ремешки, плотно стягивавшие его лодыжки. А потом зачем-то принялся расшнуровывать ему обувь.

— Ты совсем что ли тупой? Так снимай, это ж тебе не ботинки.

Я снял. Под кроссовками оказались белые носки, еще теплые от его тела, пропитанные запахом соли и кожи. Он снял один и грубо вытер мне им рот, будто стирая следы моего унижения. Потом кинул его куда-то в угол, за ним полетел второй.

— Вставай, разувайся, проходи, – бросил он и растворился в полумраке своих чертогов,
оставив меня одного с трепещущим сердцем.

Я разулся и несмело пошел в ту же сторону, куда и он. Проходная комната с огромным плоским телевизором на стене и чудесным апельсиновым деревцем без апельсинов, украшенным новогодней гирляндой. Коридор, в котором висела картина, изображавшая нечто непостижимое — то ли оргию, то ли апокалипсис. Две двери.

Я осмелился подать голос. «Эй…а ты где?» – спросил я пустоту осипшим от неловкости голосом.
Как к нему обратиться, я тогда еще не знал. Ведь он не представился, несмотря на то, что уже успел разбить мою голову.

— В п..зде! – донесся его кинжально резкий голос из-за двери слева. – Сюда заходи.

Я открыл дверь и оказался в небольшой комнате с темными обоями, примерно повторявшими по оттенку его рубашку цвета гнилой вишни. Пол бы застелен мягчайшим черным ковром. Впоследствии за годы нашего с ним знакомства чернота этого ковра впитала немало моей пропитанной химикатами крови, темной и густой, как вино запретного обряда.

Он сидел, вальяжно развалившись в кресле, и курил. Я заметил, что он был левшой.

Комната освещалась бледным светом маленького ночника в виде устрицы, прибитого к стене над большим зеркалом. В зеркале я увидел себя, фигура моя показалась мне какой-то жалкой и съежившейся.

Он холодно посмотрел на меня и жестом указал себе в ноги. Я недоуменно посмотрел на него.
«В ноги мне сядь, придурок», – сказал он и стряхнул пепел в черную каменную пепельницу – маленький алтарь распада.

Я подошел ближе, чувствуя, как мир вокруг снова начинает слегка плыть, как было со мной и всю дорогу сюда – сказывались последствия встречи головы со школьной стенкой.

Под ноги я ему скорее свалился, чем сел, но это не помешало ему намотать мои волосы на руку и прижечь мне шею сигаретой. Боль пронзила меня, как электрический разряд, смешавшись с чем-то невыразимо сладким. Это было самое сильное эротическое переживание в моей жизни – я задышал тяжело, как зверь в капкане, а он принялся говорить. И сказал он примерно следующее:

— Я тебя приметил уже давно. И я прекрасно знаю, кто ты такой. Знаешь, я решил с этим что-то сделать. С твоей, так сказать, идентичностью. Думаю, она отлично впишется в мои ежедневные планы, ты же не против? – с этим словами он натянул мои волосы сильнее. – Я хочу, чтобы ты принадлежал мне. И ты будешь принадлежать. Ты уяснил это себе? Отвечай!

– Я вообще короче не понимаю, что происходит, – пробормотал я и тут же получил коленом в скулу.
— Я тебе вопрос задал, мразь ты конченая. Отвечай мне.
— Да уяснил я, уяснил!

Он отпустил мои волосы и развернул меня лицом к себе.
— Уже лучше. Я с тобой буду делать всё, что посчитаю мне интересным. И возражения не принимаются. Не бойся, – усмехнулся он, глядя на то, как лицо мое тронулось гримасой легкого ужаса.

– Я тебя только ??? буду и ??????, ничего страшного, тебе ведь это нравится, правда? – с этим словами он больно оттянул мне нижнюю губу, так, что я поморщился.

????? у меня в тот вечер был впервые в жизни, я выдумал было орать, как резаный, он разозлился, заклеил мне рот скотчем, открыл окно и перегнул через подоконник, выставив меня в холодную сырую ночь, пропитанную гнилью петербургского февраля, где голые ветки придомовых деревьев тянули к моему лицу свои страшные корявые пальцы.

Кое-что неприличное, но неизбежное при таком обращении, произошло тогда. Я был готов сгореть со стыда, но он только смеялся. Брезгливостью он вообще не отличался, как я позднее понял.

Когда он втащил меня обратно, я был унижен, раздавлен, но… странным образом жив. Он смеялся, а его смех звучал, как звон разбитого стекла.

Той ночью я впервые не пришел ночевать домой в учебное время. Я хотел позвонить родителям, но он не позволил. Спал я на том самом черном ковре, возле его кровати, прикрытый извлеченным из шкафа пледом. В одну с ним постель он мне не разрешил ложиться, да я и не хотел, я его слишком боялся.

Так началась наша история — долгая, извращенная, пропитанная болью и чем-то, что лишь отдаленно напоминало любовь.
Она оставила на мне шрамы — и на теле, и на душе.
Некоторые из них не зажили и до сих пор.

ТЁМНЫЕ ВОДЫ НЕВЫ: ЗНАКОМСТВО

@музыка Lana Del Rey — Burning Desire
Pill Couple — Love Is on Your Side

В феврале 2007 года мне исполнилось ... лет.

Я был тощим, дерзким, с длинными волосами, падавшими на плечи небрежными прядями. Иногда, когда дома никого не было, я подходил к зеркалу в прихожей и красил глаза — густо, с нарочитым пренебрежением к аккуратности. Черная подводка, растушеванная пальцами, придавала взгляду что-то хищное, чуждое моему в целом безобидному облику.

Я, собственно, однажды и на улицу накрасился. Мы тогда жили на Чкаловской, в квартире, пропитанной запахом старых книг, пыли и чего-то еще — чего-то неуловимого, въевшегося в стены за десятилетия. Ремонт там не делали, наверное, с советских времен. Обои пожелтели, потолок покрывался паутиной трещин, а в углах ванной цвела черная плесень.

Вышел я, помню, на улицу и встретил этих ребят. Ребята хотели мне популярно объяснить, почему на улицу нельзя краситься, однако вид мачете в моих руках их немного остудил, и они вдруг вспомнили, что сегодня как раз спешат в одно интересное место. Больше я с тех пор, правда, на улицу не красился.

Учился я недурно, одноклассники у меня были весёлые, и многие из них были моими приятелями.

Я думаю, я был тогда счастлив.

Родители меня особо не притесняли, и летом я вполне мог прийти домой хоть под утро, а то и вообще не появляться несколько дней. Мне нравилось шарахаться по гостям в компании девиц и приятелей. Я тогда, в основном, пил, других идей по украшению своего досуга мне в голову не приходило, так как последствия сих украшений я вполне мог осознать, наблюдая за жизнью моих соседей, феерических опиатных наркоманов, по жизни которых, наверное, можно было бы снимать сериал.

Я помню, как я впервые его встретил. За окном шел снег, я стоял у окна в коридоре школы и смотрел на улицу, благолепно прогуливая, кажется, алгебру.

Неожиданно я почувствовал на себе чей-то взгляд. Я даже слегка вздрогнул, это было буквально физическое ощущение — будто кто-то провел лезвием по затылку.

Я обернулся. Метрах в пяти от меня стоял он. Ровесник или чуть старше, высокий крепкий парень с черными глазами, который смотрел на меня в упор. Волосы у него были темные и слегка вьющиеся, на руке какой-то странный железный браслет, рубашка цвета гнилой вишни, рукава закатаны...зачем? Жарко ему, что ли….И почему он на меня так смотрит? В руках у него, как сейчас помню, был ПАКЕТ. Обыкновенный черный такой пакет, пластиковый. Вид этого пакета заставил меня поежиться, что-то в нем было…инфернальное. Я вообще человек на всякие такие вещи…чувствительный.

Я отвернулся. Напряжение сжало виски. Щелчок в голове: проблема. Скорее всего, сейчас возникнет какая-то неприятная коммуникация. Может быть, этот кадр вообще обсаженный и сейчас видит меня трехголовым китом верхом на сиреневой черепахе…

Дальнейшее я помню смутно, потому что именно тогда-то я и получил от него свое первое сотрясение.
Как-то молниеносном оказавшись возле меня, он молча взял меня в удушающий захват, так, что я не мог толком и пошевелиться. Я дернулся, но он прижал меня к себе, лишив возможности даже дышать.

Я попытался поинтересоваться у него, какого, собственно, черта. Но он молчал. Он подтащил меня к стене и от всей души ахнул меня об нее головой. Я провалился в наплывающую черноту. Очнулся я довольно быстро, понял, что лежу на спине на полу, а также увидел, что он по-прежнему стоит рядом, да еще и ногу на меня поставил. Сквозь тошноту и мерцание перед глазами я вдруг почувствовал удивительное спокойствие и комфорт, словно бы оказался в той самой ситуации, в которой все утомительно долгое время перед этим и мечтал оказаться.

Я увидел, как он достает из пакета маленькую бутылку воды, открывает ее, а потом увидел и почувствовал, как он выливает всю воду мне на голову. Я заулыбался. Накатившее на меня ощущение было…как сказать, родным таким и приятным. Я, правда, никогда бы до этого не подумал, что его могут вызвать подобные действия.

Он схватил меня за воротник и поднял на ноги, от резкого рывка меня чуть не вырвало.
Взял за подбородок и внимательно посмотрел в глаза.

«Я знаю, кто ты такой», - сказал он и как-то безумно усмехнулся.
«Да?» - пробормотал я, стоя с затуманенным взором и задранным наверх подбородком, в который впивались его стальные пальцы.

«Манда!» - парировал он, резко отпуская меня.

Я прислонился к стене и растерянно посмотрел на него.

Он развернулся и зашагал прочь. Через пару шагов он обернулся и бросил мне через плечо: «Ну что? Ты идешь или как?»

Я с трудом отлепился от стены и поволокся за ним, поволокся, как оказалось, в свою совершенно новую жизнь, прекрасную и ужасную одновременно, насыщенную событиями, от которых у большинства нормальных людей волосы на голове встали бы дыбом.

Да, тем же вечером он впервые сделал со мной то, чем я никогда бы и не подумал заниматься, сделал грубо и грязно, свесив меня из окна своей превосходно обставленной комнаты на улицу, так, что ветки деревьев почти встречали мое лицо. Почему я за ним пошел и позволил с собой сделать все то, что он сделал, я не имею никакого понятия. Возможно, ему была присуща какая-то магия. Магия эта сопровождала и сопровождает, насколько я знаю, его и сейчас, эта его способность поворачивать миры и реальность людей в свою сторону.

Он был Архитектором, от рождения. И я стал одним из его творений.

ХРОНИКИ РАСПАДА: ЗНАКОМСТВО

~эпиграф
По-русски говорил, как мы с тобой, да еще на "о" налегал, будто коренной волжанин.
Михаил Шолохов "Судьба человека".~

@музыка: Antonio Vivaldi Concerto In E Major for Violin, String Orchestra and Continuo, Op. 8, No. 1, RV 269, "La Primavera" (Le Printemps): II. Largo e pianissimo sempre

Он написал мне внезапно — немец с холодными зелёными глазами и очень бледной кожей.
Спросил, пробовал ли я *на самом деле* то, о чём пишу в своих рассказах.

"Частично", — ответил я.

Он усмехнулся — это чувствовалось даже через экран.

"Хочешь попробовать не частично?"

Мы созвонились. Говорил он по-русски почти без акцента, только с лёгким, почти театральным перекатом "р".

— Давай увидимся, сегодня. Ты можешь?

Я мог.

Мы встретились в Таврическом парке. Стояло холодное петербургское лето, был вечер, я, в длинном черном плаще, шёл к условленному месту — мы договорились встретиться возле фонтана "Мальчик с уткой".

Я узнал его еще издали — он был одет в тот же зеленый летний плащ, что и на фотографии, которую присылал мне. Он стоял под деревом, закуривая, и в его движениях была та же отстранённая жестокость, что и в сообщениях. Когда я подошёл, он ухмыльнулся, взял мою руку и сжал — больно, до хруста в костях. Сладостный нож вошёл в моё сердце. Красота его была, на мой вкус, совершенной. Он источал волнительный и томящий аромат, ощутив который я невольно заулыбался, отчего, наверное, приобрёл глупейший вид. Доцветала последняя сирень, собирался дождь, откуда-то доносилась классическая музыка (!). Вся эта случайная комбинация подействовала на меня ошеломляюще, я даже забыл, зачем пришёл.

"Поедем ко мне?" — поинтересовался он.
Я молча кивнул.

Он взял меня за руку и повел к выходу из сада, его походка была мягкой, а пальцы больно впивались в мою ладонь.
Мы вышли из ворот. Собиравшийся начаться дождь наконец-таки пошёл, и в воздухе сильнее запахло сиренью и мокрой гранитной крошкой. Я не знал, куда мы направляемся. Когда он достал ключи и нажал на кнопку отключения сигнализации, черный автомобиль рядом с нами издал легкий свербящий свист.

Его автомобиль пахнул кожей и чем-то чужим, дорогим. Я молчал всю дорогу, а он вёл одной рукой, другую положив мне на колено — я подрагивал под его ладонью, пару раз вскрикнул, когда он неожиданно сжимал внутреннюю сторону бедра злыми стальными пальцами.

Мы приехали за город, мой топографический кретинизм не дал мне определить, куда именно. Дом был огромным, белым, с чёрными ставнями. Кованые ворота автоматически открылись, я приметил сонную рожу охранника в маленькой будке у входа.

"У него еще и охрана есть, ну за…бись теперь" — пронеслось в моей голове.

Это был какой-то другой мир, о котором раньше я только слышал. Мир этот был интересен, но несколько пугал и напрягал, потому что я не имел понятия, как должен себя вести. "Делай, что получится, и будь что будет", — подумал я и решил вести себя, как обычно.

Однако, как обычно, не вышло.

Я улыбался, слегка опустив голову, следуя за ним шаг в шаг. Он открыл дверь магнитным ключом, дверь мягко и медленно распахнулась. Перед тем как переступить порог, он остановился, повернулся ко мне и сказал тихо, почти ласково:

"За этой дверью ты — моя собственность. Ты понял?"

Я кивнул. Сердце моё забилось, как заяц в путах, ладони мгновенно вспотели. Мне было страшно, но я уже не мог отступить.

Он схватил меня за шиворот и резко втолкнул внутрь. Я упал на каменный пол, ударившись коленом. Прежде чем я успел подняться, его нога — в чёрном "мартинсе" с толстой подошвой — опустилась мне на голову, прижимая лицо к полу.

"Развлечение уже началось", — сказал он, нажимая сильнее.

Потом перевернул меня носком ботинка. Его глаза горели — не метафорически, а буквально: зрачки сузились, а зелёные радужки казались ядовитыми в полумраке прихожей.

"Разувайся, носки тоже сними. Вставай. Иди за мной".

Я подчинился с колотящимся сердцем, поднялся. Широкие мраморные ступени, холод под босыми ногами. Второй этаж.

Он не стал меня раздевать. Просто бросил на тёмный ковер на пол в просторном коридоре и начал бить — ногами, методично, будто вымещая какую-то старую злобу. По рёбрам, по животу, по бёдрам. Пару раз мне прилетело в лицо, из носу потекло что-то теплое, я автоматически вытер рукою и краем глаза увидел алую полосу на своих пальцах. "Кровь.."— как-то отстранённо подумал я. И отчего-то это меня слегка удивило, вид собственной крови.

Я сжался в комок, пытаясь защитить живот и голову. Он расхохотался. "Да ты слабак, как я посмотрю! А разговоров-то было…Ничего!" — тут он всадил мне носок ботинка под ребро так, что у меня почернело перед глазами — Я тебя научу, как родину любить.."

"Откуда он такие слова вообще знает.."— вяло подумал я, развернулся из своей эмбриональной позы на спину и посмотрел на него.
Он был хорош, о, как он был хорош: его лицо сияло, пристально смотревшие на меня глаза — блистали, и я чувствовал, как проваливаюсь в любовь, чувствовал, что если он сейчас прикажет мне пойти и спрыгнуть с 20 этажа — я спрыгну, скажет пойти и застрелиться — и я сделаю это (признаюсь, мои фантазии на тему силы любви довольно однообразны).

Потом он расстегнул джинсы, взял меня за волосы и заставил открыть рот.

Кончил он обильно, почти с ненавистью.

А потом погладил по щеке и сказал:
"Теперь ты мой".

И я не стал спорить.

ХРОНИКИ РАСПАДА: МАРТОВСКИЙ ПЛЕННИК

Он назвал это «весенним очищением».
Цепи были прикованы возле одного из окон первого этажа, к толстому крюку, вбитому в стену ещё его дедом (я узнал позже — для подвешивания оленьих туш).

— Свежий воздух полезен для твоего гнилого нутра, — объяснил он, выталкивая меня через окно библиотеки.
Он обернул мои запястья сырой кожей, чтобы металл не перетер плоть сразу. В последний момент снял с меня рубашку. Надо заметить, я позднее понял, что лучше бы он снял с меня вообще всё, по гигиеническим причинам. Но его эксперименты часто ни с какой гигиеной не вязались.

Руки мои оказались над головой, ноги плотно стояли на крыше террасы, на которую он обычно выходил пить вино.
Он погладил меня по щеке, улыбнулся и ушёл. Я слышал, как хлопнули закрывающиеся ставни.
Вспомнился обрывок газеты, на котором стояли мои ботинки дома перед отъездом, и казавшийся тогда забавным заголовок: "Уже заскрежетали ворота ада".

Так начался наш медовый месяц (это его определение).

ФИЗИОЛОГИЯ
Первую неделю я думал, что умру.
Тело мое превратилось в календарь страданий.

Естественно, уже в первый день произошло все то, что должно было произойти с человеком, не имеющим возможности отлучиться. Когда промокшие от мочи штаны и белье сначала противно опрели, а потом еще и схватились ледяной коркой вокруг мест, природой предназначенных совсем для другого, вот тогда-то я и понял, что полностью он меня не раздел нарочно...

Вечером третьего дня произошло и то, другое. От меня потом несло, как от общественного туалета, но принюхиваться, кроме птиц, было некому. Он меня практически не навещал. Да и не аромат стал в той ситуации главной проблемой.

Раз в сутки он распахивал окно библиотеки, выходил на крышу террасы, с удовольствием оглядывал свой сад, о чем-то думал. Через некоторое время подходил ко мне и поил водой, а также сообщал номер дня, он считал важным дать мне ориентироваться во времени пребывания. "Сегодня шестой день", — спокойно и довольно приветливо сообщал он, касаясь пальцами моего лица.

Раз в два дня кроме воды я получал ещё и выдавленную в рот противную питательную пасту. Красный тюбик этой пасты потом долго снился мне в кошмарах.

С утра начинался ветер. Он дул с реки, неся с собой колючий песок, который впивался в веки, подобно стеклянной пыли. Я зажмуривался. Слёзы вымывали грязь и песок из глаз довольно эффективно.

Пару раз стояла фантастическая жара, градусов 300 по ощущениям. Это были как раз те роскошные дни, когда он не давал мне воды, и я умирал от жажды с распухшим во рту языком.

К вечеру, когда металл остывал, цепи начинали вгрызаться в распухшие запястья глубже.
Спал я урывками, прислонившись к холодной стене и повиснув в своих кандалах. Просыпался я то от жгучей боли в затекших конечностях, то от сильного холода. Птицы, что гнездились под карнизом, принимали мои посиневшие пальцы ног за червей. Клевали до крови, пока я не научился спать, скрестив ступни.

Я с отчаянной надеждой ждал пневмонии и смерти, но проклятый финский организм мог, вероятно, выдержать и не такое.

Шли дожди, я ловил ртом благословенные капли.
После дождей приходили новые мучители — мошкара. Они вились над потрескавшейся кожей запястий, откладывая личинки. По ночам я чувствовал, как крошечные существа шевелятся в открытых ранках.

MERCY
Иногда он вливал мне в горло теплое пиво через коктейльную трубочку — напиток смешивался со слезами, создавая горький коктейль отчаяния.

Выходил он ко мне, как я уже говорил, редко. Зато я часто мог боковым зрением наблюдать его фигуру, стылую тень у окна. Он смотрел на меня. Пару раз я слышал в открытую форточку его смех, вызванный, видимо, созерцанием того, как я пытался поймать ртом редкие снежинки.

Мне казалось, что я слышу его голос в голове, шепчущий с резким немецким акцентом "лови, щенок!"

ОСВОБОЖДЕНИЕ
В 3:17 (он сунул мне в лицо часы) двадцать восьмой ночи он появился передо мной и отомкнул цепи. Я рухнул ему под ноги на крышу террасы.

Он взял меня на руки и повез к "конскому доктору", которого мы с ним посещали потом еще не раз: милый этот мужчина был по факту ветеринаром, но за хрустящую наличку охотно меня ремонтировал и ни о чем никого не спрашивал. Однажды он, например, вынимал пулю из моей ноги, которую всадил в меня немилостивый мой владелец во время очередной попытки побега.

В конце того медового марта ветеринар занимался в основном тем, что удалял с моих интересных мест присохшие намертво куски перепачканной дeрьмом одежды, частично срезая вместе с кожей.

Куски этой кожи владелец мой, больная голова, забрал потом себе, в коллекцию.

Мне всадили какой-то укол. Может быть, для котов. Может быть, для собак. Но я погрузился в блаженное забытье и очнулся уже дома, в кровати, частично перебинтованный

ЭПИЛОГ
Потом на том окне поставили герань, она пышно и благостно расцвела. Иногда я проводил языком по её сочным листьям.
После того плена за окном я слегка повредился в уме. К примеру, почти не мог читать — слова не складывались в смысл. Разговаривать я тоже перестал и только равнодушно смотрел сериалы, в то время, когда ему не было охоты терзать меня, приковывать или просто держать рядом.

Его пальцы периодически сжимали мое горло так же крепко, как и мою жизнь.

P.P.S.
Он отправил меня в закрытую лечебницу для душевнобольных, на два месяца, вернулся я оттуда вполне, как мне казалось, здоровым.
Кстати, в психушке он меня часто навещал: приносил цветы, гулял с мной в парке.

Почему я не рассказал никому тогда ни о чем? Я не знаю. Он ничем мне не угрожал.
Однако у меня было стойкое ощущение — в этом мире нас только двое, а значит пожаловаться на то, как он со мной обращается, я если и мог бы, то только ему самому, а не этим призрачным теням остальных "как бы людей", которые меня в тот момент окружали. Было ли это следствием ПТСР? Думаю, да.

Так или иначе, история наша после моего возвращения к нему продолжилась.

ХРОНИКИ РАСПАДА: КИБЕРБЕЗОПАСНОСТЬ.

Я уже говорил, я любопытный...
Однажды он застал меня врасплох — в полумраке спальни, где единственным источником света был холодный, мерцающий экран его телефона. Я замер, листая заметки и сообщения, а сердце мое стучало где-то в ушах.

"Interessant?"

Его голос разрезал тишину, как лезвие. Я не успел даже обернуться.

Змеино стремительно, без лишнего шума, как всегда, он двинулся в мою сторону.
Одна рука вырвала телефон из моих пальцев, другая впилась в волосы, резко запрокидывая голову назад. Дыхание его обожгло шею, губы почти касались уха, когда он прошипел, по-русски, с этим своим акцентом:

"Хочешь знать мои пароли? Сейчас я покажу тебе самый честный!"

Я попытался вырваться, но куда там. Одной рукой он подцепил наручники с прикроватного столика, другой схватил меня за шиворот и потащил в ванную.

Там, в неотапливаемом царстве холодного черного кафеля, он прижал меня коленом к полу.
Пальцы скользнули по запястью, и через секунду холод металла плотно сомкнулся вокруг моей руки. Я оказался пристегнутым к батарее и вопросительно посмотрел на него. Убивать он меня тут что ли собрался? Кафель легче отмыть, чем паркет, это правда.

Он расстегнул брюки. А вот это уже интересно....

Я не сразу осознал, что происходит. Его взгляд — ледяной, безэмоциональный — заставил меня сглотнуть. Потом он наклонился, схватил меня за волосы, прижал меня ногой к стенке, а пальцы впились в болевые точки на челюсти, вынуждая меня открыть рот.

"Hier ist mein echtestes Passwort!"

Горячая, едкая струя ударила в горло. Я захлебнулся, но он зажал мне нос, заставляя глотать.

"Erster Zeichen — U, " — голос его звучал насмешливо, чуть ли не ласково.

Я кашлял, слёзы застилали взгляд.

"Zweiter — R."

К последнему символу рот мой открывался уже автоматически.

Когда он закончил, то вытерся об мою щеку. Поправил манжету рубашки, взглянул на меня с лёгкой ухмылкой.

"Das war nur die Beta-Version. Nächstes Mal... mit Darmauthentifizierung."

Он ушёл, оставив меня прикованным, с трясущимися руками и горлом, которое всё ещё сжималось от рефлекторных спазмов.


******

Теперь при виде его телефона у меня перехватывает дыхание.

А он ухмыляется, проводит пальцем по экрану и спрашивает, как будто предлагает чашку кофе:

"Brauchst du... ein Update?"