Der Leibhaftige.

Раз в месяц он напивался джина Jenever и разрешал мне лежать у камина на медвежьей шкуре. В эти ночи его пальцы, обычно причинявшие боль, вдруг начинали расчёсывать мои волосы, пока он бормотал по-голландски: — *«Mijn mooie vergif»* (Мой прекрасный яд).

Его мартинсы — тяжёлые, натренированные на жестокости — методично проходились по моим рёбрам в такт ударным. Я сжался в комок, пытаясь защитить голову, но он наступил мне на запястье и придавил — хруст сухожилий потонул в музыке и моем крике. — А вот прятаться ты, дружок, не должен, — он перевернул меня на спину носком ботинка. - Я хочу видеть твоё лицо.