Лето в Пестряевке

ЛЕТО В ПЕСТРЯЕВКЕ.
Письмо.
«Дорогой Юрочка я жду, не дождусь, когда ты приедешь. Последнее твоё письмо я получила в конце мая. И больше ты мне не писал. Или ты разлюбил меня? Нашёл себе девушку помоложе меня, и забыл свою Куманиху. Парень ты видный, уведут тебя девки.
Приезжай, напиши только когда ты приедешь. Митрич встретит тебя на остановке, а хочешь, я попрошу зоотехника, и мы встретим тебя на станции. Напиши.
В последнем письме ты жаловался на поясницу. Приезжай, я тебя подлечу. Надо посмотреть тебя, а как я буду лечить тебя, ты помнишь.
Ничего не привози, а то понаберёшь всякого добра и потащишь, а тебе нельзя нести тяжёлое.
Тут вся деревня каким-то образом узнала, что у меня появился молодой хахаль. Это про тебя. Кто мог проболтаться – не знаю. Неужели Митрич? На него это не похоже. Может, взболтнул как-то по пьяни. Так уж ты не сердись, придётся мне показать тебя бабам, ведь не отстанут.
Приезжай. Жду. Целую. Твоя Куманиха.»

Ответное письмо.
«Как я могу тебя забыть моя Наташенька. Напрасно ты беспокоишься – нет у меня никого кроме тебя. Ты мне постоянно во сне снишься – проснусь, а тебя нет. И так грустно становиться.
Я понимаю, что тебе трудно бросить хозяйство и уехать жить в город, да и мне городскому лентяю трудно привыкать в деревне. Вот и стоит между нами пропасть, через которую мы не можем перешагнуть. Бог даст, и мы найдём какое-то решение.
А не писал я тебе потому, что на днях сильно простудился. Неделю пролежал с температурой, сил не было. Сейчас чувствую себя нормально, вот сижу и строчу письмо.
Я ушёл с того места, где заработал себе радикулит. Теперь я свободен, деньги есть, и могу приехать к тебе на всё лето, если не выгонишь.
А выеду я на электричке 8 июня утром на 6:37. Зоотехника не беспокой, а если Митрич сможет меня встретить у автобуса, то это было бы хорошо.
Я надеюсь, что деревенские бабы не знают, каким способом ты меня лечила? А то мне стыдно будет им в глаза смотреть.
Итак, жди меня 8-ого числа. Твой Юра. Целую»

Электричка пролетала все станции без остановок. Я сидел лицом по ходу поезда на восточной стороне у окна. Солнце пекло затылок – начало июня, а уже стояла жара.
Немноголюдно в вагоне, а что будет к выходным, когда дачники ринуться к своим огородам.
Поезд нёс меня на северо-запад до станции Лазурная, что, не доезжая одной остановки до Твери, а там пиликать 30 километров до деревни на автобусе. Встретит ли меня Митрич? А то может зоотехник встретит меня на машине?
Ехать ещё далеко. Вот промелькнула станция Покровка, поезд промчался мимо неё без остановки.

Я вспоминал тот декабрьское утро, когда Наташа появилась на пороге моего дома. Без письма, без телеграммы, она приехала, чтобы сделать мне сюрприз.
Те чудесные две недели промелькнули незаметно. Вечером, возвращаясь с работы, я нёс домой букет цветов, боясь их застудить на морозе. А морозы в тот декабрь стояли сильные.
- Ну, зачем ты их носишь, и так уже нет ни одной вазы, куда цветы поставить.
Она улыбалась и ставила цветы в литровые банки.
Одинокая холостая квартира стала уютней – пропиталась женским духом.
Днём она бегала по магазинам, вечером кормила меня ужином, приготовленным её руками.
Я наслаждался жизнью. Господи, как хорошо бы было – если это было всегда.
А как наступал вечер, она стелила постель, и лукаво посматривала на меня.
- Ложись спать, а то утром опять не добужусь. Соня.
Она гасила свет и ложилась рядом.
- Поцелуй меня.
Засыпали мы в крепких объятьях, утомлённые любовью.
Я долго не решался попросить её, чтобы она меня постигала. Мне не хватало этого. Мысль о том, как эта красивая женщина будет пороть – будоражила меня. Видимо, те процедуры, которые она делала мне там, в деревне, перевернули всё моё сознание. Порка и секс стали как бы единым целым.
И вот, заикаясь и краснея, я выдавил из себя.
- Наташ, выпори меня.
Она рассмеялась, приблизила к себе, чмокнула в губы.
- Да, с удовольствием. Ремень-то где?
- Ну, доволен. Говорила она потом с раскрасневшимся лицом, отчего казалась ещё краше.
Ремень она повесила на спинку стула.
- Ещё пригодиться, завтра добавлю. А ты не стесняйся. Я сама хотела тебе предложить, да не знала, как ты к этому отнесёшься.

Наталья уехала, не дождавшись нового года, который я хотел справить с ней.
- Нет, нет. Не могу больше оставаться. Митрич там и так запарился с двумя дворами. Я жду тебя летом в деревню, а сейчас никак не могу остаться. Не обижайся. Накупила она в Москве разных тряпок, без которых женщины не могут обходиться. Уехала она с большими сумками.
На следующий день я проводил её на вокзал, посадил на электричку.
Пуст стал дом и неуютен. Вот судьба, как далеки мы друг от друга.

Ох, как долго ещё ехать. Мелькали станции, на некоторых электричка останавливалась. Мало входило и выходило пассажиров.
Я начал дремать, просыпался при каждом объявлении остановок. Окончательно заснул. И вдруг.
- Следующая остановка Лазурная.
Боже, чуть не проспал.
Я вышел на платформу и побрёл в сторону автобусной остановки. Три человека сидели на скамейке, ожидая автобус. Мужчина средних лет, небритый, посмотрел на меня и подвинулся на лавке. И только я хотел присесть, как услышал крик.
- Юра, Юра.
Ко мне бежала Наташа, вслед за ней шёл мужчина, очевидно, зоотехник.
- Юрочка, приехал.
Она бросилась ко мне, обхватила в объятья, и чуть не задушила меня.
- Опять ты с тяжёлыми сумками, ну я задам тебе. Нельзя по стольку таскать.
- Николай. И мужчина подал мне руку.
- Юрий. Мы пожали друг другу руки.
- Вон мой козёл (кто не помнит ГАЗ-69), садитесь.
Николай остановил машину возле дома Натальи, вытащил мои вещи и потащил в дом. Я было хотел сам это сделать но Наталья мне пригрозила.
- Тебе нельзя. Ишь понабрал.
- Шурик жив?
- Живой, что ему сделается?
- Пойду, проведаю.
- Осторожней, он возмужал, узнает ли он тебя?
Я вошёл в сад и стал приближаться к будке. Оттуда раздалось недовольное рычание. Огромная псина вынырнула из будки и залилась отчаянным лаем.
- Шурик, да ты не узнал меня, дорогой.
Он замолчал, а потом завилял хвостом и бросился ко мне. Цепь не давала ему приблизиться. Я подошёл ближе. Шурик положил мне на плечи свои лапы, отчаянно виляя хвостом.
- Узнал, бродяга, узнал. А помнишь, как мы с тобой за грибами ходили. Помнишь как ты кур гонял. Возмужал, возмужал.
Я гладил его мохнатую шерсть, трепал уши. Он повизгивал от умиления, и не хотел меня отпускать, прижавшись лапами к моей груди.
- Узнал он тебя, узнал.
За спиной неожиданно появилась Наталья.
- Когда ты уехал, он долго тосковал, всё искал тебя. Вот, собака, а умная как человек. Пойдём, перекусим, а потом в бане через часок попаримся.
- Как уже сегодня в баню?
- Да, нет, это потом, спешить нам некуда. Отдохни, обживись, а лечение от нас никуда не уйдёт. Я блинов напекла, накрыла, ещё тёплые.

В бане Наташа разложила меня на лавке.
- Не бойся, стегать не буду, только посмотрю твою спину.
Она прощупала все мои позвонки, прошлась от шеи до крестца, не удержавшись, шлёпнула по заднице.
- Всё в порядке. Есть небольшие изменения, но это быстро выправим крапивкой и прутиками. Не боишься крапивы?
Вечером бабы придут в гости. Я их пригласила, на тебя хотят посмотреть, ведь не отвяжешься от них, не обессудь. Говорила мне Наталья, когда мы распаренные выходили из бани.
- Значит, смотрины будут, а хорош ли жених. Я буду сидеть, а все будут пялить глаза на меня. Хорошая перспектива.
- Не обижайся, так надо, а то по деревне сплетни пойдут – не хочет Куманиха казать своего хахаля. Кривой наверное, да старый, а мне есть, кого показать.
В доме я полез в сумку и стал доставать подарки. Особенно понравились Наталье чёрные чулки, чёрные трусики и чёрный лифчик – всё из одного комплекта.
Не удержалась, сняла одежду и примерила обновку.
- Как я?
- Очаровательно.
Я извлёк из сумки чёрный хлыстик, который с трудом нашёл в Секс-шопе. И подал ей.
- Это дополнение к твоему костюму.
Она взяла его в руки, рассмотрела, открыла гардероб, где было большое зеркало, и стала вертеться перед ним.
- О, о. Я выгляжу как дрессировщица диких зверей. О, как это необычно.
- Нет, ты дрессировщица диких мужчин.
Она расхохоталась.
- Ну, Юрка, ну Юрка. Я прямо и не знаю, что сказать. Надо непременно это опробовать, только на ком. И она с хитринкой посмотрела на меня.

За порогом дома раздались голоса.
- Куманиха. Ты дома? Принимай гостей.
- Сейчас, я не одета. Выйди к ним, Юра, познакомься, а я пока переоденусь, уж не в таком же виде встречать гостей.
Три женщины стояли у порога дома и лузгали семечки. Они уставились на меня, осматривая с ног до головы.
- Смотри, смотри, какой молоденький. Толкнула одна баба другую в бок.
- Здравствуйте сударыни.
- Здорово, сударик. Ты что ли будешь родственник Куманихи?
- Я.
- А зовут как?
- Юрий
- А по батюшке?
- Семёнович.
- А, с какой стороны ты родственник Куманихи?
- А, как седьмая вода на киселе.
- Ха, ха, ха.
- Это вроде, как нашему забору двоюродный плетень.
- Точно.
- Гляди ка, за словом в карман не полезет. Ишь ты.
Бабы замолчали, разглядывая меня в упор.
- А Куманиха там, что никак не нафуфыриться?
- Да заходите, вы. На порог вышла Наталья в новом красном, купленным в Москве платье.
Всё внимание баб переключилось на её платье.
- И где ты такое достала? Небось, в Москве купила, или Юрка подарил?
Они вцепились в платье, и стали его мять, ощупывать.
- Ткань-то какая, плотная, добротная.
- Хватит мять, пойдёмте в дом, коли пришли.
- Ещё Нюрка придёт с Танькой, да Анюта хотела прийти.
Женщины пришли не с пустыми руками. Кто-то вывалил на стол шмат сала, завёрнутого в тряпицу. Кто-то миску яиц.
- Зачем принесла? Что у меня куры не несутся?
- А пусть Юра свеженьких покушает, в городе они не такие.
Другая выставила на стол бутыль с мутной жидкостью, заткнутой бумажной пробкой.
- Гулять, так гулять.
Были и другие приношения: зелёный лук, редиска, укроп.
Плохая память у меня на имена незнакомых людей – я тут же позабыл, кого как звать.
На стол был выставлен чугунок с картошкой. Какой стол без горячей картошки. Закуска сама по себе хороша, но без картошки никак нельзя за деревенским столом, хотя и украшают стол тарелочки с селёдочкой, тонко нарезанным салом, копчёной колбаской, но как без картошки.
- Ты это убери со стола, Настёна. Вот, что мы будем пить.
И Наталья поставила на стол две бутылки водки, под общий восторг женщин.
- О-о-о. Небось городская. Повеселели бабы.
Стали рассаживаться за стол. В дверь постучали, и вошли три женщины.
- К вам можно.
- Заходите.
На двух женщин я мало обратил внимания. Третья была молодой красивой бабёнкой в лёгком сарафанчике, из под которого выделялись мощные груди. Её звали Анюта.
Она быстро огляделась, задержала взгляд на мне.
- Я с Юрочкой сяду, можно?
- Да садись, где хочешь. Недовольно произнесла Наташа.
Анютка утвердилась на скамейке возле меня, долго елозя толстым задом, потеснив меня.
Наталье пришлось сесть с краю, чтобы обслуживать гостей.

После третьей стопки глазки у гостей заблестели, напряжённость пропала. Выпили уже за хозяйку, за меня, за мир этому дому.
Языки развязались.
- Хорош, хорош кавалер. И где ты, Куманиха, такого подцепила. Чем ты его приворожила? Сказывай. И плотник Васька по ней сох, всё подарки носил. Ни в какую. И агроном за ней ухлёстывал, развестись обещал с женой – отшила. А этот ясный сокол сам к ней прилетел, и присохла она к нему.
- Да она ж колдунья. Не знаете штоли? Кого захочет, приворожит.
- Да, бросьте, вы бабы. Никакая я не колдунья. Вот только врачую я хворых, бабушка научила.
- А я вот отобью его от тебя. Вскричала Анютка, прижимаясь ко мне, и вдруг обняла. – Сладенький он какой.
Я с трудом выпутался от её объятий, вытирая ладонью её влажный поцелуй.
- Я тебе отобью, глазёнки-то все выцарапаю. А ну, отстань от него, шалава.
- Это я-то шалава. А ты видела, свечку держала?
Спор был готов перерасти в рукопашную, у обоих соперниц глаза горели, они готовы были сцепиться, но тут в дверь постучали, и на пороге появился Митрич.
- Что за шум, а драки нет?
Все сразу поутихли, расселись по местам, разнимать соперниц отпала необходимость.
Митрича усадила, налили полный стакан водки.
- Угощайся.
- За ваше здоровье, бабоньки. И он поднял стакан.

Захмелевшие бабоньки затянули песню – «… по которой, эх по которой, миленький прошёл…»
Запели старинную

«Хас-Булат удалой!
Бедна сакля твоя;
Золотою казной
Я осыплю тебя.

Саклю пышно твою
Разукрашу кругом,
Стены в ней обовью
Я персидским ковром.

Галуном твой бешмет
Разошью по краям
И тебе пистолет
Мой заветный отдам.

Дам старее тебя
Тебе шашку с клеймом,
Дам лихого коня ….

Неожиданно Анютка разревелась, пьяные слёзы покатились из глаз.
- Ну, почему я такая? Люблю я мужиков, и ничего с собой поделать не могу. Я уж и Васеньке своему – побей меня окаянною. А он, не могу Анюта, рука на тебя не поднимается.
- А надо бы тебя. Задрать подол, да хворостиной по голой телешине.
- Да, что вы к ней пристали. Подал голос Митрич. – Уж такая она уродилась, слабая на передок – «кто из вас не грешен, пусть первый бросит в неё камень».
- Да, ладно тебе Митрич учить нас. У неё есть муж, пусть он с ней и разбирается.
- Ай, да я совсем забыла. Я медовушки принесла.
Нюра поднялась с места, достала из кашёлки бутыль с содержимом жёлтого цвета, налила её в кружку.
- На-ка, Юрочка попробуй – хороша медовушка.
- А нам. Загалдели бабы.
- Обчешетесь. Это для Юры. Пей, пей, всю пей.
Медовушка была приятна, чуть с кислинкой и пахла мёдом.
Голова у меня закружилась, и я уже не помню, что было дальше.

Я проснулся со страшной головной болью. Было такое ощущение, что её сжали в тисках.
- Наташа, Наташа.
- Что, милый? Она очутилась возле меня.
- Голова, голова болит.
- Ох уж эта Нюрка, не надо было пить тебе эту медовуху. Сейчас я тебя полечу.
Она села на кровать.
- Клади голову мне на колени, не так, лицом вниз.
Она положила ладони мне на затылок и стала потихоньку разглаживать. Боль, пульсируя, стала потихоньку уходить. Она гладила мне затылок шею, а я вдыхал запах её тёплых бёдер, и мне становилось лучше.
- Ну, как?
- Лучше.
- Поспи, время ещё раннее. Всё пройдёт.
Она осторожно сняла мою голову с колен, подложила подушку и накрыла одеялом.

- Вставай. Митрич дрова привёз, свалил у дома, надо теперь нам вдвоём их уложить. Он очень доволен трубкой, которую ты ему подарил и табачком. Хорош, говорит, табачок. А Анютка прощение попросила за вчерашнее. Самогоночки принесла. И что с ней происходит – ни одного мужика не пропустит.
- Это называется синдромом «Бешенство матки». Такие женщины редко встречаются. Она никогда не может удовлетвориться мужчиной. Такова была Мессалина.
- А кото такая Мессалина?
- Жена римского императора Клавдия. Он казнил её за измену, да и его самого постигла печальная участь – отравили. Приписывают бешенство матки и Екатерине II, но я не верю этому. Императрица могла держать целый гарем мужчин, волею своей власти.
- Ишь, ты, как много ты знаешь. Я, Слава Богу, этим не страдаю. Вставай, будем завтракать.
- Наташка.
- Что, Юрка?
- А ведь ты баб специально пригласила, чтобы меня показать.
Она расхохоталась.
- А почему бы не показать и не похвастаться. Теперь с расспросами никто приставать не будет. Понравился ты им.

Утром следующего дня я поднялся рано, вышел на улицу и не узнал крыльцо нашего дома. Всё она было украшено ветками берёзы.
- Наташа. В честь чего такая красота на крыльце?
- Троица сегодня, разве ты не знаешь. Хорошо, что мы вчера успели все дрова уложить. Сегодня работать грех. Надо отдыхать, водочку пить, а врачевать я тебя начну завтра.
- Розгами?
- Ими, милый. Чай не забыл вкус розги. Берёзовыми. Берёза лечит. Ну, что приуныл?

К обеду Куманиха собрала небольшой стол. Уселись отметить праздник, в дверь постучали.
- Митрич, заходи, кстати, мы собрались тут отметить Троицу, садись.
Митрич был при параде – чистая рубашка, чёрный костюм, пахнущий нафталином.
- Там возле берёзовой рощи на поляне народ гуляет, а вы что же не пошли?
- У нас свой праздник. Я пирогов напекла. Юрка, наливай стопки.
Выпили, разговор опять зашёл об Анютке.
- Что её осуждать – несчастная женщина. И Наталья рассказала Митричу то, что у неё за болезнь.
- Да, есть в ней что-то ненормальное. Подтвердил Митрич. Ну, да, Бог с ней, давайте выпьем.
Посидев за столом, мы вышли с Митричем покурить на крыльцо. Он достал трубку, набил её табаком и с наслаждением закурил.
- Ты только махорку из неё не кури, провоняет, и ничем не отобьёшь. А табачок я тебе присылать буду.
- Стало быть, не останешься у неё?
Я задумался, что ответить ему.
- Митрич, я человек городской, не способен я жить в деревне. Да и она не хочет переезжать в город, как я её не уговаривал. Как тут быть? Может ты, что-нибудь посоветуешь.
- Это вам решать. Любит она тебя.
Нас позвали к пирогам, на столе шумел электрический самовар.
- Вот яблочным варением, вот с вишнёвым. Эти с капустой и картошкой. А это просто кренделя без начинки.

На следующий день я проснулся с тоскливой мыслью, что меня сегодня будут лечить.
Эта мысль не отпускала меня весь день, а к вечеру, когда Наталья пошла, затапливать баню, у меня появилось желание убежать куда-нибудь.
Наталья угадала моё настроение.
- Ну, что ты скис. Не в первый же раз. Всё будет хорошо.

Стемнело. Шурка был нашим провожатым. Он уселся возле двери, когда мы вошли в тёплую баню.
Всё та же обстановка, будто и не уезжал. В корыте кисли розги. Только посреди предбанника стояла новая скамья – более широкая.
Куманиха проверила – надёжно ли висит таз. Не упадёт? Достала несколько лозин из корыта, хлестнула ими в воздухе. Они издали жуткий звук, отчего у меня появился озноб на спине, и я, машинально, руками загородил задницу.
- Ложись, стелить ничего не буду, привязывать тоже. Доска берёзовая лечебная.
Насмешливо произнесла она, глядя на моё посеревшее лицо.
Скамья пахла свежеструганным деревом, была корява и занозиста.
- Держись крепче за скамью
- А-га-га-а-а. Возопил я, вскочил с лавки и бросился к двери, когда огнём полыхнуло мою задницу.
- На место, ишь «споринтёр» какой. Гневно скомандовала Куманиха, указывая пучком розг на лавку.
Ой, как больно секла она меня. По моему в прошлом году так сильно она меня не стегала. Я вцепился в ножки лавки, и от боли грыз зубами деревянные края скамьи.
За что, за что мне такие мучения, уж лучше бы я сходил к доктору на уколы. И кто придумал такое варварское лечение? Она, она Куманиха. Ей хорошо, а мне… Ишь размахалась.
Куманиха, истязая мой зад, считала удары. Сквозь боль, я слышал её слова.
- Восемь, девять, десять. Она остановилась.
Я с облегчением подумал, что всё закончилось, и хотел встать с лавки, но она крикнула.
- Лежать. И обошла лавку с другой стороны.
Нет никакой надежды.
- Хорошо берёзой, лечит берёзонька. Тринадцать, четырнадцать…. Шептала она, делая мой зад красно-полосатым.
- Скоро там? Мочи нет. Проорал я после следующего удара огненных розг.
- Как закончу, так сам узнаешь. Двадцать два, двадцать три…. Жопку держи прямей, я так и должна ловить момент, когда ты её подставишь? Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять. Тридцать. Вставай сечёный.
Она с серьёзным лицом смотрела на меня насмешливо.
- С первой порочкой тебя.
- Спасибо. Как была ведьмой, ведьмой так и осталась.
- Опять ведьма. Да не серчай, ты. Ведь так надо. Ляг на скамейку, я тебе поглажу.
- Не лягу – она корявая. Вон у меня две занозы торчат на коленках.
- Это Митрич виноват, ему бы надо ошкурить её, а он «так сойдёт, постелешь что-нибудь».

Шурка ждал нас у двери, и когда мы вышли, он весело замахал хвостом.
- Что? Жалеешь своего друга, а не поймёшь, что я ему лучше делаю.
Дома меня уложили на постель, вытащили занозы. Наталья наклеила мне на задницу какие-то пластыри, не утерпела, шлёпнула, отчего от боли, я чуть не спрыгнул с постели.
- Полегче, мадам.
Ночью я проснулся от боли в ноге и спине. Наталью тревожить не стал – пусть спит.

Я проснулся, и не мог наступить на ногу. Сильная боль пронзила от колена до поясницы.
- Обострение. После второй порочки будет легче. Я озлобленно посмотрел на неё.
День я провёл в саду в компании с Шуриком. Передвигаясь, я волочил ногу.
Туда нам с Шуркой принесли обед. И странно, я почти безболезненно мог сидеть на заднице.
- А ну встань. Сказала Наташа.
Она сдёрнула с меня штаны, и стала отдирать пластырь. Оказывается, она вчера мне наклеила листья подорожника.
Шурик принимал живое участие в этой процедуре, и когда отодрали последний лист подорожника, он лизнул меня в зад.
- Не балуй. Прикрикнула на него Наталья. – Без тебя разберёмся. Ну, вот всё хорошо, завтра повторим. А ты – ведьма, да, ведьма. Я умею лечить.
- Как, уже завтра?
- Процесс пошёл, и нельзя его останавливать. А после розог сделаем перерыв на недельку, а в перерыве крапивкой, крапивкой по голой. Сейчас хороша крапива, молодая, свежая. Если всё пойдёт нормально – ты у меня на всю жизнь забудешь, как болит спина и нога. И учти, буду с тобой сурова, пока не доведу лечение до конца. А то, ишь, голожопый бежать от меня собрался. От меня не убежишь.
Она улыбнулась, и опять стала той Наташенькой, которую я любил.
- Ну, хватит болтать, давайте обедать. А тебе я уже давала. Обратилась она к Шурке, который стоял с миской в зубах, и жалостливо смотрел на хозяйку.
- Ладно уж, дам. Ведь растолстеешь.
К вечеру боль в ноге и пояснице полностью отошла. Может уже и не нужны розги, и так всё хорошо. Сказать это Наталье я побоялся.
- Наташ, а что там за сооружение за баней.
- Это Митрич нам летнюю спальню делает, да вот досок никак не можем достать. Будем спать там вдвоём, а то в доме жарко.

На следующий день с утра я ходил хмурый. Наталья посматривала на меня и посмеивалась.
- Розги мокнут, а попа чует.
- Да ну тебя. Рада злодейка.
Шурик тоже ходил, опустив уши, и жалостливо поглядывал на меня.
За завтраком съел полпирожка, не допил чай. За обедом тоже аппетита не было.
Приближался вечер. Куманиха ушла в баню и чем-то там гремела.
- Пора, милый.
Тёплые стены бани показались мне застенками пыток. Посреди предбанника зловеще белела скамья – розги не помещались в корыте с водой.
Наталья разделась.
- Снимай всё, и порточки не забудь.
Я лёг на шершавую лавку, сокрушаясь – зачем я на свет родился.
Наталья, издеваясь надо мной, долго выбирала розги, связывала их в пучки, и зловеще поглядывала на меня.
- Хороши, вот эти особенно хороши. Говорила она, проверяя их пенье.
- Лежать, не вскакивать, не крутиться. Сегодня сорок.
Не успела она произнести последнее слово, как её полная рука поднялась вверх и опустилась пучком розг на мою задницу.
- У-у-у. взвыл я и задёргал ногами.
- Хороши, хороши.
- Ай-и-и-и. Мамочки. И уже собирался вскочить с лавки.
- Хороша берёзка.
- Вы-ы-ы. Злодейка, мучительница. Ты считаешь?
- А, как же. Лишнего не получишь. А ещё, вот!
Я дёргался на скамье, как на горячей сковороде. Старался терпеть, но орал во всю глотку.
- Лечи берёзонька, лечи Юрочку. Не жалей силу. Легче ему будет потом. Всё, слезай с лавки горлопан.
Она подошла ко мне, сочувственно посмотрела мне в глаза, молча поцеловала.
- Не сердись.

Из серии - "ностальжи"? А всё таки понравилось!!!

где же продолжение, Юрий..))

Я прочитал повесть до конца и нашёл, что некоторые сцены не очень мне нравятся.
Сейчас переделываю. На это уйдёт час-полтора. Потом выложу часть. Потерпите, постараюсь скорее закончить.

Утром, когда Наталья сдирала подорожник с моей задницы, послышался звук мотора, подъезжающей машины.
- Полежи пока.
Она вышла. Я отчётливо слышал голос Митрича со двора.
- Вот Наталья, доску тебе привёз для сарайчика. Три четверти куба, думаю, хватит и на стены и на пол, и на крышу. Хорошая доска сороковка. А вот ещё рубероид – на крышу пойдёт.
- А что я в этом понимаю? Ты строитель. Пойдём я с тобой расплачусь.
- Юрка спит? Встанет, пусть доски потаскает на то место, где сарай будет. А я поехал.
- Разберёмся. Я с тобой.
Я встал, подёргал ногой – не болит. Нагнулся, в пояснице боли не было.
Настроение было чудесное. Сечь меня будут через неделю. Это не скоро. А крапивка, так это не розги.
Я отодрал последний листик подорожника, он был весь сморщенный, и на нём были пятна побуревшей крови.

Когда я, не дождавшись, Натальи, сел за стол завтракать, она открыла дверь.
- Уже встал? Проголодался? Конечно, вчера почти ничего не ел. Ездила в сельсовет оформлять доски, да забежала на почту. Вот письмо, из Москвы. И от кого, ты думаешь? От Галины. Помнишь такую? Поедим, потом почитаем.
Я стал вспоминать, и вспомнил – Галина Борисовна, эта та женщина, которая направила меня к Куманихе. И чего она там пишет?
Убрав со стола, Наталья распечатала конверт, стала читать, и лицо её помрачнело.
Я сидел, молча, и не о чём не спрашивал.
Наташа бросила письмо в сторону и посмотрела на меня.
- Представляешь? Эта мадамка собирается ехать сюда. Прямо так, по наглому. Не спросясь, можно или нельзя приехать.
- А что у неё?
- Она пишет, что одна двигала холодильник и сорвала спину. Она взяла срочно отпуск и ещё отгулы, и собирается здесь проторчать месяц. Мало того, она просит встретить её на автобусной остановке послезавтра утром. Что я теперь должна Митрича гонять, а у него у самого полно забот.
- Ну, тогда я уеду, как ты будешь лечить обоих.
- Я тебе уеду. Выдумал, пусть она уезжает. Господи, что за дурёха. Разве так можно. Что-нибудь придумаем. Надо спальню срочно доделывать.
-- Я ему помогу.

Плохой из меня помощник.
- Да, кто так пилит, куды эта доска теперь годиться. Вот как надо пилить. Митрич отбрасывал в сторону испорченную доску и показывал мне, как правильно держать ножовку.
- Не спеши, никто тебя не погоняет. Ножовка сама должна ходить ровно, а не пихать её. Так, не ровён час, и сломаешь её.
Я стойко переносил его ворчания, что поделаешь, я городской парень, откуда мне всё это знать.
Шурик защищал меня, и рычал на Митрича, когда он делал мне выговор. Он вообще, совал свой нос во все дела.
- А, ты ещё, защитник, чего припёрся сюда, не мешай.
Шурик рычал на Митрича и отходил в сторону.
Ворчания Митрича не прошли даром, мне уже доверяли пилить доски в размер. Научился работать рубанком.
- Ты проверяй доску так. И Митрич брал доску, и целился ею в горизонт. – Чтобы не горбатая была в серёдке, и не спеши – рубанок сам пойдёт, как надо, сильно не дави.
Он выбирал четверти у досок, чтобы плотно примыкали, и щелей не было.
Постепенно каркас будущей спальни обрастал стенами. Я прибивал доски, и вечером возвращался домой с избитыми молотком пальцами.
- Перекур. Сказал Митрич.
Мы сели на доски. Он забил трубку, не забывая при этом повторять «Хорош табачок, может этими словами он лишний раз благодарил меня за подарок.
- Завтра с утречка, мне эту вашу Галину встречать. И чего она припёрлась. Наташка говорит, торопитесь с сараем. А тут ещё вон сколько работы.
К вечеру мы закончили перекрытие крыши, и усталые шли в дом.
Наталья, как всегда, наливала ему стакан водки, и, закусывая на ходу хлебом с селёдкой, Митрич уходил.
- Ты не забудь завтра встретить.
- Ладно.

Утром заскрипела телега у крыльца дома.
- Тпру-у.
Мы вышли встречать на крыльцо. Галина Борисовна, хромая, подошла к нам.
- И Юрочка здесь. Удивилась она.
- Отдыхать приехал, и подлечиться. Ну, что мы стоим, пошли в дом.
Нам с Митричем отдыхать не пришлось. Он сконструмулил дверную коробку, и долго прилаживал её к сараю, выравнивая отвесом.
- Юра здесь подержи, гвоздик здесь подбей.
Наконец, окончательно закрепив коробку, он занялся дверью.
- Ну, вот. Дверь есть, пол настелем, окна вставим. Давай перекурим.
Подошла Наталья.
- Юра, отойдём, поговорим.
Мы сели за столом в саду.
- Она сейчас спит, отдыхает после дороги. Я ей всё рассказала. Будет о чём расспрашивать – держи язык за зубами. Слишком любопытна она.
- Удивилась?
- Ещё как.
- А про берёзу ты ей рассказывала?
- Ну, конечно. Ох, всыплю ей сегодня вечером. Ох, всыплю. Ты только в это время будь дома.

До обеда мы стелили полы на лаги четвертованные доски, которые Митрич успел подготовить.
Нас позвали в сад обедать. Сонная Галина вышла к столу, покосилась на Митрича, который уселся за стол с нами.
Налили по стопке. Галина отказалась пить самогонку.
- А где же городская водочка. Съязвил Митрич?
- В магазине.
- А, ну ладно. Мы и такую принимаем. И опрокинул самогонку в рот. – Хороша.
Подали жареную картошку с салом под вторую рюмку. Потом пили чай с Галиными шоколадными конфетами.
- Ну, нам надо работать. Сказал Митрич, поднимаясь со стула.

- В магазине, тьфу. Могла бы, и привезти, раз в гости едет. Он раскурил трубку, закрыл глаза кепкой и задремал.
Шурик положил мне голову на колени. Он не взлюбил Галину, возможно от неё пахло кошкой.

К вечеру мы так и не успели поставить окна. Зато пол и лежанка были готовы. Митрич закончил крыть крышу. Я обрезал рубероид на куски и подавал ему наверх.
Наташа настелила на лежанку широкий матрас, застелила простынь, принесла подушки и одеяла.
- А окна мы пока плёночкой забьём, и будет хорошо.
В новой спальне стоял дух свежего хвойного дерева.
- А окна мы завтра поставим. Сказал Митрич. А сегодня ночуйте так.
- И кто здесь будет спать? Поинтересовалась Галина.
- Кому надо тот и будет спать.

Когда стемнело, мне строго приказали сидеть дома и не высовываться.
Наталья повела Борисовну в баню.
Тишина. И вот из бани послышался едва слышимый бабий визг. Уж не знаю, сколько ей там всыпали, но визг продолжался долго.
Потом снова наступила тишина, скрипнула дверь бани, и две, с трудом различаемые в темноте фигуры, вышли из бани. Галина с кислым личиком посмотрела на меня и удалилась в другую комнату.
- Пошли, Юра, спать. Галина в доме ляжет.

- Ну, и всыпала я ей все пятьдесят по голой телешине. Визжала, аж в ушах закладывало. Ты ещё не спишь? Иди ко мне.
К рассвету стало прохладно.

С приездом Галины, мне пришлось вставать рано. В семь часов мы уже завтракали за столом в саду. Забот у Натальи прибавилось.
- Я на работу, а тебе, Галина, придётся к обеду картошку почистить, да котлет приготовить, чтобы на всех хватило. Сможешь?
- Смогу, Юра поможет.
- У Юры свои заботы.
Июньский день раскалился к полудню до 27-ми градусов. Меня сегодня ждала крапива, в целебность которой верила Наталья. В бане было жарко, да и мусора от неё остаётся много после порки. А тут ещё Галина – не прогонишь её.
Галине приказали спрятаться в доме и не подсматривать.
Вынесли из бани скамейку, установили возле окна дома. На столе лежали уже два больших букета крапивы. Мне было приказано раздеться догола, и указали на скамейку.
Шурик, ну разве какое-нибудь дело обойдётся без него, он тут же оказался рядом, и ткнул меня холодным носом в ягодицу.
- Отойди, паршивец. И Наталья, надев плотную рукавицу, взяла колючий букет в руку.
- Ой. Вскрикнул я от первого удара букета по моей пояснице.
Шурик заскулил, подбежал и положил свою лапу на мою задницу, а потом и голова оказалась на моей пояснице. Он жалостно поглядывал на хозяйку одним глазом, как бы говоря – Не бей его.
- Отойди, дурачок. А то самого крапивой. Ведь добро я ему делаю.
Шурик испуганно спрятался за яблоню, и оттуда наблюдал весь процесс лечения, выражая сочувствие тихим визгом.
Крапива – это не розги, больно, но терпимо. Лишь только потом, когда поясница и задница покроются волдырями, вот тогда запоёшь.
Наталья не жалела сил. Первый пучок лишился листьев, остались только одни палки - самые жгучие.
Второй пучок пошёл гулять по моему телу, и в это время я взглянул на окно – Галина, отодвинув занавесочку, наблюдала, как меня драли крапивой.

На следующий день предстояла порка Галины. Я не подслушивал их разговор, но до меня долетали отдельные слова.
- Раз приехала – терпи, и никакой поблажки не будет, меньше нельзя, задница всё стерпит. Не нравиться, уезжай.
Я подавлял в себе злорадство, но это у меня плохо получалось.
Высекли её отменно, она выходила из бани, хныча, потирая зад.

Душно было в летней спальне после жаркого дня. Мы лежали без одеяла нагишом.
- Завтра я тебя опять крапивкой. Ещё саднит?
- Да, постоянно чешу попу.
- Пройдёт, это на пользу. У крапивы есть маленькие кремниевые иголочки, вот они и беспокоят тебя.
. Через окно в спальне было видно, что занавеска в доме отодвинулась, а затем там погас свет.
Утром мы натянули на себя одеяла от предрассветного холода.

Весь день я маялся от безделья. Достал картошку из подвала, помог Галине чистить её.
- Что приготовить к обеду? Спросила она, присела на скамейку и тут же встала, потирая зад.
- Делай, что хочешь. Можно пожарить со свининой. Первое-то есть?
- Вчера щей кислых наварила.
- Болит?
- Мочи нет. Как она меня вчера розгами-то.
- Меня тоже не жалует. В добро говорит.
- Дай-то Бог.
- А меня сегодня опять крапива ждёт. Только ты не подсматривай. А впрочем, смотри, меня от этого не убавиться.
- Юрочка! Мне было так интересно смотреть, как тебя стегали крапивой.
- Ладно. Иди жарить картошку – скоро Наталья придёт.

- Ну, ты долго будешь стоять над душой?
Спросила Наталья Галину, когда два веника крапивы лежали на столе, и была вынесена скамья для проведения врачевания.
– Иди в дом, и не подсматривай.
Галина обиделась и ушла. Шурика посадили на цепь, чтобы не мешал важному делу. Он рвался с цепи, выражая своё негодование.
- Ну, Юрочка, подрумяним твою драгоценную.
И она указала веником на скамью.
- Я тебе. Погрозила Наталья, когда увидела любопытное личико Галины, появившееся в окне. Занавеска моментально задёрнулась.
- Ах.
- Ох.
- И-и.
- Да скоро там.
- Скор, скоро, терпи.
Жопа горела огнём, а веничек, в руках Натальи прибавлял нового жару.
Я повернул голову – в окошке сияло лицо Галины.
Наталье было не до неё, она была занята обработкой моего зада и поясницы.
Когда были брошены обломки до этого пышного веника крапивы, я встал с лавки. Нельзя было сказать, что задница пылала огнём – она горела. Поднеси солому – она вспыхнет
Наталья стояла рядом довольная проведённой работой.
- Ну, как?
- Замечательно, никогда не было так хорошо, как сейчас. Зло ответил я.
Мне дали длинную рубашку до колен, и весь день я бродил по саду, не имея возможности присесть и надеть трусы.

В этот день не предстояло никого сечь и стегать крапивой. Но оба пациента почёсывали задницы от различных, но сходных методов врачевания.
Утром я уже смог надеть трусы.
А дни стояли жаркие. Прошло полмесяца, дождей не было.
- Кабы засухи не было. Сокрушался Митрич. – А то беда.
Нам с Галиной прибавилось работы. Я утром доставал из колодца вёдра с водой, заполнял бочки, а вечером мы поливали огород из леек нагретой на солнце водой.
С надеждой мы посматривали на небо, но беспощадное солнце палило, и ни одного облачка на горизонте не было.
Наталья зашилась с работой, приходила поздно к обеду, а иногда не появлялась до вечера.
Не дождавшись хозяйку, мы обедали, убирали посуду и садились на лавочку в саду, дожидаясь вечера, когда можно было поливать огород.
- Сидеть можешь?
- Могу.
- И я могу. Юра. Покажи, как она тебя крапивой.
- Да, ты же видела в окно.
- Нет, я сейчас хочу посмотреть.
- Да, ты с ума сошла, буду я тебе свою задницу показывать.
Залаял Шурик и бросился к калитке – хозяйка пришла.
- Обедали? Ну, а я есть хочу, накрывайте на стол.
Галина быстро накрыла стол.
- Новость у меня для вас. Сказала Наталья, откладывая ложку в сторону. – Вызывают меня в Тверь к одной больной. Сын её приехал днём, и застал меня в управлении.
У его матери отнялась правая рука – врачи ничего не понимают, вот он и обратился ко мне с последней надеждой. Откуда он узнал обо мне – не знаю. Надо ехать, прямо сейчас.

Интересно,а продолжение?

- Юра, а может быть мы сами, пока Натальи нет. Спросила меня Галина, когда мы пили чай в доме.
- Что сами?
- Ну, друг друга. Время идёт, мне скоро на работу, а Наташа неизвестно когда приедет.
- Галя, у тебя достаточно времени, чтобы пройти курс по надратию задницы. Я пасс.
- Хорошо, а меня ты посечёшь?
- Ну, если ты настаиваешь.

Пока Юрка ходил за прутьями в баню, Галина в чём мать родила, разлеглась на лавке. Взглянув на это создание, он подумал. – А хороша чертовка, ишь какая попа, ух как бы было хорошо отшлёпать эту бесстыдницу.
- Чего ты стоишь, начинай.
На ягодицах были видны следы недавних розг. Белыми линиями они проступали на очаровательной попочке.
Он зажмурил глаза и легонько стеганул её прутиком. Жалко портить такой вид. Потом во второй раз, потом в третий.
- Меня так Наташка не стегала. Сильней.
Ну, раз сильней – держись.
Оттягивая розгу он сёк её не жалея сил.
Галина издавала тонкий визг после каждой розги, вцепившись в лавку, дёргаясь ногами и виляя задом.
Да тебе это нравиться! Ну, тогда держись.
- Ох, Юра. Ох, Юрочка. Ох, ай. Вскрикивала она после каждого удара.
Попа всё больше покрывалась красными рубцами. Галя перешла на сладострастный стон, поднимая жопку перед каждым ударом.
- Хватит, Галя. Вон уже кровь выступила. Да прутья все уже переломались.
- Меня Наташа больше стегала, я считала. Сказала она, не вставая с лавки.
- Я буду загорать. Заявила она, хотя тень от дома давно пала на лавку.

Пёс спал теперь со мной в сарайчике. Он забирался под лежанку, сопел и вздыхал во сне – наверное, ему тоже снились сны.
Жара перевалила за тридцать, грозя высушить всё на свете. С севера потянул запах горящих торфяников.
Душно было спать в сарайчике. Ночь приносила небольшую прохладу. Спал я раздетым, как приучила Наталья.
Я проснулся среди ночи от страшного грохота, задрожала земля. Второй грохот раздался где-то рядом, как будто выстрелили из артиллерийского орудия.
Я встал, открыл дверь.
Гроза. Наконец-то.
Пёс жался к моим ногам, его трясло.
Всполохи молний освещали фантастическим светом ночной сад.
Я погладил его жёсткую шерсть.
- Успокойся, Шурок. Давай спать.
Он полез под лежанку и долго вздыхал.
Вдруг он ринулся к двери и залился громким лаем.
В дверь тихонько постучали.
- Юра, открой.
На пороге стояла вымокшая Галя, завёрнутая в банное полотенце.
- Я боюсь, в доме свет погас, пойдём со мной в дом. Я боюсь одна.
В доме я зажёг керосиновую лампу. Тусклый свет лампы высветил дрожащее существо с мокрыми волосами. Она смотрела на меня не спуская глаз. И тут до меня дошло, что я стою перед ней голый.
Мокрое полотенце упало на пол, она переступила через него.
- Юра, ты такой…, такой мужчина. Не уходи, я…., я хочу тебя.

Сколько нужно было сил, чтобы устоять против натиска этой миловидной женщины. Она обняла его и жарко целовала в губы. Ещё мгновение и случилось бы непоправимое возврата откуда нет. Ещё минута и он готов был взять её на руки и отнести в постель. Но как же Наташа? Очнись.
Он отвёл её руки.
- Остынь, Галя. Не надо. Ложись спать. Гроза уже кончается.
Она отскочила. Влепила ему пощёчину.
- Дурак, болван, идиот. Вон отсюда, чтобы я тебя больше не видела. И заплакала.

Весь следующий день моросил дождь. С севера шли свинцовые тучи.
Два человека вынужденные сидеть дома молчали весь день, стараясь, не глядеть друг на друга. Телевизор не работал – свет так и не дали. Холодильник поплыл.
- Есть будешь? И она злобно бросала на стол тарелки и ложки.

На третий день небо прояснилось, хотя и выглянуло солнце, было холодно.
Утром я вошёл в дом. Она угрюмо посмотрела на меня.
- Пока ты спал, Анюта принесла утром творожку. Я сделала блинчики с творогом. Ешь пока горячие.
Какое-то чувство жалости к ней съедало меня.
- Галя, ну что мне сделать, что бы ты не обижалась на меня.
Она посмотрела на меня.
- Высечь тебя хочу, согласен?
- Только не очень.
- Это как получиться.

Скамейку она попросила внести в баню – холодно на улице, да и народ, кто увидит.
- Ты пока готовься, а я схожу в дом.
Она принесла целый ворох старых полотенец и тряпок.
Если бы я знал, что она задумала, ни за что бы, ни лёг на лавку.

Далеко находиться дом Куманихи от деревенских улиц. Редко кто пройдёт мимо. Если только старуха, ведя за собой козу на верёвке, услышит жуткий крик из Куманихиной бани, перекреститься.
- Да кого ж там так родимого?
Но ни одна душа не заглядывает в этот край.
Галина далеко занося розгу за спину нещадно полосовала голое тело отдавшего себя на заклание.
Он был туго, притянут к скамейке.
Она мстила, жестоко мстила не только ему одному, а всем мужчинам, которые бросили её.
И не дурнушка она, а вот не сложилась жизнь.
Нет никаких слов, чтобы описать крик несчастного человека.
- Галина, пощади-и-и….
- Засеку, до смерти засеку. Тебя бы шпицрутенами, а не этими тоненькими прутиками.
Розги быстро ломались, она брала новые и продолжала сечь оголённые места от поясницы до колен, оставляя кровавые рубцы.
- Мало тебе, мало. До вечера буду сечь, пока розги не кончатся.
Розга сломалась, она поискала глазами и не нашла больше свежих. Весь пол был завален сломанными прутьями. Она увидела в углу предбанника метлу, выдернула несколько прутьев и занесла руку…
- Ты что, сдурела, ведьма?
В баню ворвалась Куманиха, а вслед за ней разъярённое чудовище. Куманиха перехватила руку Галины, готовую нанести очередной удар. Пёс вцепился в ногу мегеры.
- Ай. Заорала ведьма. – Он меня укусил.
- Поделом, мало тебе. Вон отсюда.
Пока Наталья развязывала сечёного, пёс вылизывал его израненные места.
- Пойдём, пойдём, я отведу тебя в нашу спальню. У тебя жар начинается.