Куманиха

Как родилась у меня эта повесть? Так, пришла в голову фантазия, основанная почти на реальных событиях, не удержишь её в голове, вот и рука потянулась к перу.
А вот герои этой эпопеи, с которыми Вам придётся встретиться.
Борис мой - лучший друг, пытающийся поставить меня на путь истинный.
Галина Борисовна – указавшая дорогу к моему милому лекарю.
Фунтик – ангорский кот Галины Борисовны, возненавидевший меня с первого взгляда
Дед Митрич – появляющийся и, неожиданно исчезающий, в этой повести.
Наталья Сергеевна (Куманиха) – мой дорогой лекарь, поставивший меня на ноги.
Пёс Шурик – с которым я крепко подружился.

♥♥♥

Милым дамам бальзаковского возраста и старше посвящается.



Миленький ты мой
Возьми меня с собой
Там в стране далёкой
Буду тебе женой

Куманиха

Второй месяц я мучился от радикулита. Три недели на больничном я лечился у невропатолога, которая, наконец, сказала, что не может мне больше ничем помочь, надо ложиться в больницу.
Она дала мне направление, с коим я отправился в этот же день в указанную клинику. А на следующий день меня госпитализировали, положив в палату с паралитиками, неврастениками, и только один пациент был с такой же болезнью, как у меня. Только у него страдала левая нога, у меня правая. Лечащий врач шутил.
- Вас привязать вместе, и будет у вас по одной ноге здоровой и по одной больной.
Моя задница уже не выносила тех многочисленных уколов, которые мне кололи ещё в поликлинике, и продолжили колоть здесь.
Ночами я не спал, не спал мой сокамерник, засыпали мы только под утро, устав от грызущей боли.
Ночами мы дразнили медсестру миловидную стервозную особу, на столе которой в её дежурство появлялась всегда записка «доска – два соска».
Она находила её, рвала, злилась на нас, но уверяю вас, что мы тут, ни при чем.
Делала она инъекции безобразно. Больные в её дежурство старались спрятаться от мучительницы. Стояло лето, и многие скрывались от неё в больничном садике.
Она врывалась в палату со списком в руках.
- Филимонов, Старцев, Якименко – быстро в процедурную.
Но палата ей отвечала глухим молчанием.
Пациенты пытались жаловаться врачу, что она уколы делает очень болезненно. Но врач разводил руками и говорил, что у него нет других сестёр.
Другая сестра, сменявшая «доску», была пухленькой миловидной девушкой. Больные её обожали, и табунами бежали в процедурный кабинет в её дежурство.
«Лёгкая рука», говорили про неё – уколы она делала так, что укус комара вам покажется больнее. Ей дарили шоколадки, конфеты. Выписавшиеся пациенты приносили ей цветы и благодарили.
После почти месяца бесполезного пребывания в клинике, ко мне подошёл лечащий врач.
- Знаете молодой человек, помочь я вам уже ничем не смогу. У вас осталась единственная надежда – операция. Операция сложная на позвоночнике. У вас дорогой мой произошло выпадение позвоночного диска, я вам уж объяснял это. Он то и зажимает нервный корешок, который не даёт вам покоя. Боль, в зависимости от того в какую сторону выпал диск, распространяется по нервным волокнам в ногу. У вас в правую, а у вашего соседа в левую. Кстати я предложил ему, как и вам, операцию, но он отказался.
- Почему?
- Не хочу ложиться под нож, но у него состояние лучше, чем у вас.
В тот же день я получил выписку из больницы и направление в Боткинскую клинику.
Дома я пытался заглушить боль алкоголем – немного помогло, а ночью я лез на стенку от разыгравшегося моего нервного корешка.
Я посетил Боткинскую больницу со всеми выписками анализами и прочей ерундой, на которые даже не обратили внимание местные эскулапы. Всё придётся пройти по новому кругу. Сказали, когда надо прийти, что с собой иметь.

♥♥♥

Мы сидели с Борисом у меня на кухне, и пили «Столичную». Нехитрая закуска украшала стол.
- Юрка. Ни в коем случае не соглашайся на операцию. Выйдешь оттуда инвалидом на всю жизнь. Ты же знаешь, какая у нас медицина – коновалы.
- А что мне делать Боря. Сил больше нету терпеть эту боль. Представь, что у тебя болит зуб, невыносимо болит. Ты уже готов наплевать на всё и вырвать его. Так? Так вот этот зуб находиться в пояснице и отдаёт в ногу. Мне теперь всё равно, лишь бы вырвать этот проклятый зуб.
- Не торопись. Сколько тебе ещё ждать операцию?
- В следующий понедельник я должен быть там.
Борис задумался. Налил мне и себе. Мы чокнулись и молча, выпили. Наступила пауза, Борис думал.
- Погоди, погоди.… У нас на работе есть одна женщина. Она лечилась от подобной болезни у какой-то целительницы. А не попытаться ли тебе обратиться к ней. Чем чёрт не шутит. А?
- Не верю я этим целителям и колдунам разным.
- Юра, а может быть это твой последний шанс? Подумай. Я немедленно свяжусь с Галиной Борисовной, может быть, вы с ней встретитесь. Она говорит, что очень эффективно лечит эту болезнь целительница. Кстати она называла её имя, но я забыл.
- А, кто такая Галина Борисовна?
- Да, эта та женщина, что лечилась у той бабы.
Признаться, я не предал этому разговору никакого значения и уныло ждал того дня, с тревогой и надеждой, когда я лягу на операционный стол.
Борис позвонил мне на следующий день.
- Записывай телефон. Она ждёт тебя.
- Кто?
- Да, Галина Борисовна. Болван. Забыл что ли?
Я долго искал бумажку и писульку, чтобы записать телефон.
- Куда ты пропал? Пишешь?
Он продиктовал мне телефон. Объяснил когда этой мадам можно позвонить.
- Звони и немедленно и держи меня в курсе событий.
Чтобы не обидеть друга, я позвонил вечером по указанному телефону.
В трубке послышался приятный голос.
- Вы Юрий? Приезжайте ко мне, когда вам будет удобно. Я продиктую Вам свой адрес. Пишите. Записали? Я вам очень, очень советую полечиться у Натальи Сергеевны. Она поставила меня на ноги, а у меня болезнь была такая же, как у Вас. Борис мне всё рассказал про Вас. Ни в коем случае не соглашайтесь на операцию. Приезжайте.
Я пообещал приехать завтра. У меня впервые мелькнул лучик надежды.

♥♥♥

Отыскать Галину Борисовну было несложно. Одна остановка от метро. Дом, который она мне так живописно описала. Подъезд, квартира. Я звоню в дверь.
- Юрий?
- Да.
- Заходите. Проходите в комнату, не снимайте обувь, не снимайте.
Я, как цивилизованный человек снимаю ботинки и прохожу в комнату в одних носках. Мне приносят сильно истоптанные тапочки с дыркой в носках. – Надевайте, извините, других нет.
Однокомнатная малогабаритная квартирка. Небольшая комната с диваном, креслом, торшером и несколькими старыми с обивкой стульями. Посреди комнаты журнальный столик с вазой отцветших гвоздик. На окнах шикарные шторы алого цвета. На подоконнике несколько вазонов с геранью и фиалками. Обычный интерьер небольших московских квартир.
- Садитесь вот на это кресло, оно у меня для гостей.
На кресле возлежал огромный белый ангорский кот. Он смотрел на меня с ненавистью, очевидно, думая – Вот припёрся какой-то негодяй, которому надо уступить нагретое место.
- Фунтик, а ну уступи место гостю. Хозяйка взяла на руки огромное породистое чудо и отнесла его на диван. Кот недовольно заворчал. И весь вечер, пока мы беседовали с хозяйкой, сверлил меня ненавистными глазами.
Я сел на тёплое кресло. Было как-то неловко. Я терпеливо ждал, когда начнёт разговор хозяйка. Мы разглядывали друг друга – она изучала меня, я её.
Передо мной была миниатюрная блондиночка с симпатичным личиком. Одета она была в домашний халатик. Я бы ей дал лет тридцать с хвостиком. Молчание затянулось.
- Хотите чаю, чайник недавно вскипел, я заварила свежий чай. А может быть рюмочку коньячку? Я бы тоже с Вами выпила. Что-то мы стесняемся друг друга.
- Не откажусь Галина Борисовна.
- Зовите меня просто Галя. Вам сколько лет Юра?
- Двадцать четыре.
- О, мы не настолько ушли в возрасте друг от друга. Мне 32. подождите, я сейчас вернусь.
Она вернулась с кухни с подносом, на котором стояли чайные чашки, заварной чайник и ваза с конфетами. Она достала из буфета начатую бутылку коньяку и миниатюрные рюмочки.
- За знакомство?
И мы стукнулись рюмочками. Закусили конфетками, запили огненный напиток чаем.
- Я сейчас расскажу про эту женщину. В деревне её кличут Куманихой.
- Бабка какая-нибудь? И лечит заговором и шаманством?
- Отнюдь нет, эта женщина, которой около сорока. Со своеобразным характером. Если Вы ей не понравитесь, то она не станет с Вами разговаривать, и выгонит прочь, как бы Вы её не уговаривали. Постарайтесь с ней быть повежливей, и понравиться ей. Я думаю, Вы ей понравитесь. Она любит подарки, привезите ей хорошей две бутылки водки, копчёной колбасы, сладостей – она это любит, и надеюсь, Вы с ней поладите. Ни в коем случае не называйте её Куманихой – обидится. Лучше забудьте эту кличку.
- А что за метод её лечения?
- Вот тут-то я должна Вам всё рассказать. Не пугайтесь, что я Вам сейчас скажу. Приготовились?
- Да, я слушаю, что-нибудь ужасное?
- Розги.
- Что, что? Я не понял.
- Розги, розги, дорогой Юрий.
Я чуть не свалился с кресла. Что, что, но этого я не ожидал.
- Вы серьёзно, Галя?
- Вполне.
- И, простите, она Вас лечила этим методом?
- Да Юрочка, и прекрасно вылечила. Я ей очень благодарна.
- И-и… , как там она, по спине розгами по больному месту?
- Нет, по мягкому месту.
Я не мог поверить своим ушам. Мне трудно было представить, как какая-то деревенская баба стегает эту хрупкую блондиночку. Да и, вообще, как она это перенесла, да ещё хвалит этого изверга в юбке.
- А… Как она… это делает, ну как это выразиться.
- Я поняла тебя Юра. Снимаешь трусики, ложишься на лавку, и по голой попе получаешь столько розг, сколько она считает нужным. Ты сам подумай – либо под скальпель хирурга с непонятным исходом, либо получить серию розг со стопроцентным излечением. Думай, выбирай. Я тебе советую ехать к ней.
Розги, розги, что-что, а этого я никак не ожидал – есть над, чем задуматься. А Галя права – нет у меня другого выбора.
- Ну, что ты замолчал? Я тебя не тороплю с выбором. Давай ещё по рюмочке? Что-то я сегодня разошлась. За твоё правильное решение.
Мы звякнули наполненными рюмочками и выпили. А коньячок превосходен.
- А кто-нибудь знает о методах её леченья?
- Знает только узкий круг, кто лечился у неё, а теперь знаешь и ты. Не волнуйся, я никому ничего не расскажу, да и ты никому не рассказывай.
- Я согласен.
- Ну, вот и ладушки. Сейчас я дам тебе координаты её проживания, они у меня записаны. Перепиши себе, и я ещё объясню, как надо до неё доехать.

♥♥♥

С тяжёлой сумкой я сидел в ранней электричке, которая останавливалась у каждого столба. Ну и плетётся же она. Я пытался себе представить Куманиху, как она выглядит, какова будет первая встреча.
За окном моросил августовский дождь – Ильин день редко проходит без дождя. По правую сторону лес, по левую лес. Платформы пустые и унылые под дождём. На некоторых платформах я даже не заметил названия станций – хорошо, что девичий голос объявляет остановки в динамике.
На станции, где я вышел было пусто, заглядывая в шпаргалку, я нашёл по ней остановку 36-ого автобуса. Три человека маялись под дождём, в ожидании автобуса. Я присоединился к ним.
Через 10 минут подошёл маленький ободранный автобус. На него было жалко смотреть. Ветеран, пыхтя, остановился. Шеф вышел из него и пошёл в закусочную, что была рядом с остановкой.
- Опять водила опохмеляется. Сказал кто-то в очереди.
- В прошлый раз нас чуть в кювет не завёз. Вздохнул, кто стоял первым.
Водила вышел из закусочной, зажовывая что-то на ходу.
- Садитесь.
Я выбрал место у окна, кресло подо мной поехало в сторону, но не свалилось.
- Садитесь ко мне, молодой человек. Крикнула какая-то бабуля. – Вы упадёте с этого сидения по дороге.
Хорошо, что будет, у кого спросить, где выходить. Написано деревня Пестряевка, а сколько остановок до неё? Я сел с бабулей.
Автобус, переваливаясь с боку на бок, шёл по просёлку, обходя колдобины, которых было не счесть на дороге.
Минут через пятнадцать он выехал на шоссейку, прибавил ход. Ехать около 40-ка минут, как мне пояснила Галя, если автобус не сломается – бывало и такое.
Остановки шеф не объявлял, некоторые он проезжал, не останавливаясь, если на остановке никого не было, и никто не подходил к двери.
Кабы не проехать. Моя бабуля дремала, опустив голову. Надо спросить, да неудобно будить человека, но что делать?
- Извините, Вы не подскажите, где выходить, деревня Пестряевка.
- Э, милок, это ещё далеко. Ты подойди к водиле, когда я тебе подскажу, да попроси его остановиться, а то он может проехать, если никто не выходит. И она снова погрузилась в сон.
Доверившись доброй старушке, я погрузился в свои думы. Нога и поясница, как бы жалея меня, стали меньше беспокоить.
Хорошо бы и самому подремать – встал я сегодня ни свет, ни заря. Глаза закрылись, и я погрузился в трепетный сон.
- Иди, иди к водителю. Толкала меня бабушка. – Скажи, где остановить. Скоро подъедем.
Я бросился к выходу, в ноге стрельнуло, и я чуть не упал посреди автобуса. С помутневшей головой от боли и волоча ногу, я приблизился к водителю и попросил его остановиться в Пестряевке. Он мотнул головой, ничего не ответив.

♥♥♥

Я стоял на остановке, не зная куда идти, справа от шоссе стояли деревенские дома, стояли они и слева. Автобус уехал, и только неясные очертания его исчезали вдали. Шпаргалка не давала мне ответа. Видимо Галя что-то упустила, объясняя мне как найти Пестряевку. Никого не было, и не у кого было спросить. Что делать?
Я присел на скамеечку, что была на остановке, закурил – ждать кого либо, кто подойдёт на остановку, либо сесть на обратный автобус и уехать домой, а придёт он не раньше чем через час.
Вдали по шоссе приближалась телега с запряжённой лошадкой. Вот она надежда.
Прошло минут пять, когда она приблизилась ко мне. В телеге сидел старичок с выжженным лицом от загара.
- Вы не скажете, как добраться до Пестряевки?
Он хитро посмотрел на меня.
- А тебе кого милый?
- Мне Наталью Сергеевну.
- Не знаю такую. Да, тебе, наверное, Куманиху?
- Да, Да Куманиху.
- Так бы и сказал, а то Наталью Сергевну, ишь Наталью Сергевну. Произнёс он с нескрываемым сарказмом. – А вот иди направо вдоль домов. Как выйдешь из деревни, возьми направо, а там и дом возле опушки. Найдёшь.
Он дёрнул вожжами.
- Ну, пошла милая.
Лошадёнка покосилась левым глазом на деда – не ударит ли кнутом, нет, не ударил, и пошла мелкой рысью.
Возчий отъехал несколько шагов, остановился, обернулся.
- А на четвертинку дашь, подвезу. Мне аккурат в ту строну.
- Дам.
- Садись, сенца подстели.
Мы свернули с шоссейки направо, и затряслись по грунтовой дороге. По бокам стояли дома с огороженными чем попало садами и огородами. Кое-где бабы, копошившиеся в своём огороде, поднимали головы и смотрели на нас
- Здорово Митрич, кого везёшь?
- Не ваше дело старые кашёлки – кого надо, того и везу.
Кончилась деревня, впереди блестел большой пруд.
- Вот тут ребятки карасей таскают. Хороши караси. Сам-то не рыбак?
Проехали ещё немного.
- Ну, вот и приехали. Вон её дом Куманихи. И он показал мне кнутовищем отдалённо стоящий дом, из трубы которого шёл дым. Я вытащил трёшку и отдал ему.
- Доброго здоровячка. И повернул налево по заросшей травой дороге.

♥♥♥

Я стоял у крыльца, не решаясь постучаться в дверь. Сердце лихорадочно билось, не столько от усталости, как от волнения. Обратного пути нет. Вот я здесь.
Я поднялся на крыльцо, несмело постучал в дверь. Тишина. Я вновь постучался, уже громче.
- Да кто там? Заходи.
Дверь распахнулась, и передо мной появилась красивая женщина.
Я вгляделся в её лицо. Видимо, в давние елизаветинские времена, а может быть и раньше смешалась кровь басурмана-степняка с чистой славянской кровью, и через десятки поколений проявились признаки восточной красоты. Большие чуть раскосые глаза, червлёные брови, нос чуть-чуть с горбинкой, белое лицо, тронутое лёгким загаром только подчёркивали красоту этой женщины.
С минуту мы стояли, молча, разглядывая друг друга.
- Ну, что стоишь добрый молодец – заходи.
Я вошёл вслед за ней.
- Вот тебе обутки, снимай ботинки, проходи. Я сегодня полы помыла.
Я разглядел, что у Куманихи были две смежные комнаты. Печь на кухне частью выходила в первую комнату. Было натоплено, стоял запах жареного лука.
Мы прошли в комнату.
- Присаживайся. Она показала мне место за столом, села сама напротив.
- Ну, что тебя привело ко мне? Да, как зовут-то тебя.
- Юра.
Я рассказал ей о своей болячке, она, молча, слушала, не перебивая. А я всё думал, лишь бы не прогнала.
Она встала и подошла ко мне.
- Давай я тебя посмотрю. Раздевайся до пояса.
Посмотрела меня со спины, провела пальцем по позвоночнику. Спросила, в каком месте боль, не отдаёт ли в ногу. Я покорно всё рассказывал. Теперь она мне напоминала моего лечащего врача.
- Мда, и где же тебя так угораздило?
Я рассказал про работу, что втаскивали огромный станок, что нас молодых послали в помощь такелажникам, что огромная бабка станка стала падать на меня. Я пытался удержать её руками, ко мне подскочили наши ребята, чтобы помочь мне удержать, эту сволочь, но было уже поздно. В скрюченном состоянии меня увезли домой. Ну, а потом врач невропатолог, больница, направление на операцию, и вот я тут. С надеждой я посмотрел на Куманиху, ожидая её решения.
Она с минуту молчала, что-то обдумывая.
- Ладно, я поставлю тебя на ноги. Правильно сделал, что оказался от операции. Эти лекаришки, они изуродуют человека. Человек для них ничто. И она неожиданно, крепко выругалась, от чего я вздрогнул, не ожидая такого крепкого слова от женщины.
- Была у меня одна женщина после операции. Ничем я не смогла я ей помочь. Жалко мне её. Как она страдала. Да ты одевайся, чего стоишь столбом, присаживайся, потолкуем.
Мы снова уселись за столом.
- А ты знаешь, как я лечу?
- Да, Галина Борисовна рассказала.
- Это какая Галина Борисовна? А Галя, ну как же помню, она ещё мне письма с благодарностью шлёт, да вот ещё посылку недавно прислала с конфетами да колбасой. А не боишься?
Что делать? Соврать? Нет уж лучше, сказать правду.
- Боюсь.
Она расхохоталась.
- А коли боишься, чего припёрся?
- А куда мне деваться, Вы последняя надежда.
- Правильно говоришь. Вылечу я тебя, вылечу, а бояться не надо, не так уж и страшно это, потерпишь. Оставайся. Да когда ты, наконец, оденешься?
- Жарко тут у Вас.
- С пару кости не ломят. В бане, где буду я тебя лечить ещё жарче. И вот что Юра, давай проще. Называй меня Наташа, хотя я и старше тебя. А тебе сколько лет? Двадцать четыре? Не женат, не целованный? Ну, совсем мальчик. Лечение начнём завтра, сегодня отдыхай. Поди, утомился в дороге, далеко живёт Куманиха.

Проснулся я рано на жёстком топчане, на который меня положила Куманиха. Так надо, позвоночнику нужно твёрдое ложе, объяснила она.
В доме было пусто, тихо. Солнце освещало цветы на узком подоконнике, тюль наполовину раздвинута. Хорошо, боль не чувстволась. Вот встану, и опять заноет нога. Полежу.
- Вставай Юра. Любите вы городские понежиться в постели, вставай. Будем завтракать. Сказала неожиданно, откуда появившаяся Куманиха.
– Вот тебе парного молочка достала у соседки. Любишь парное? Никогда не пробовал? Вот и попробуешь.
Одевался я на глазах Куманихи. Она не уходила и смотрела, как я одеваюсь.
- Спать надо голышом, ничего не тяготит, привыкай, тело должно дышать. Пойдём к столу.
Бог ты мой! Я совсем забыл про сумку, с которой я приехал сюда. Я бросился к сумке и принёс её к столу.
- Извини Наташа, я совсем забыл про сумку.
- А что там?
- Увидишь.
Я выложил на стол завёрнутые в газету две бутылки «Посольской», два батона сырокопчёной свиной колбасы, шоколад несколько плиток и прочие гостинцы.
- Ну, а там больше ничего нет, только моё сменное бельё, полотенце, мыло, зубная щётка и прочая ерунда.
- Джентльменский набор значит? А это что? Она развернула газету, в которую была завёрнута водка. Глаза её заблестели, улыбка расплылась на лице. – А это что? Я развернул свёрток и показал ей колбасу. Она смотрела на неё восхищёнными глазами.
- У вас что Юра, колбаса за каждым углом продаётся? Где ты достал такую вкуснятину? А водочка? Я такую впервые вижу. Как ты всё это достал?
- Секрет.
- И Куманихе не скажешь?
Я усмехнулся.
- Нравится?
- Уважил тётку, уважил. Ну, водочку и колбасу мы с тобой в обед, а пока я уберу, давай завтракать.
Я жевал хлеб и посматривал на Куманиху – она сияла. Не зря говорят «Путь к сердцу женщины лежит через желудок».


Обеденный стол у нас был богат. Куманиха к моим продуктам добавила нарезанной селёдочки, отварной молодой картошки, сало и зелень с огорода и огурчиков. Открыли водочку. Выпили за моё грядущее здоровье, за знакомство, за всё хорошее.
Со двора послышался стук.
- Кто это у тебя стучит?
- Да, это Митрич дрова рубит мне для бани.
- Может, ему нальём за труды.
- Перетопчется, такую водку на него переводить. Вот закончит – самогонки ему налью.
Хорошо сидим. Лицо у Куманихи раскраснелось, раздобрело, оно сияло.
Стук со двора прекратился.
- Идёт. Она бросилась к бутылке с водкой и спрятала её на полке.
- Наташка. Наливай.
В дверях стоял Митрич, вытирая пот с лица. Он зыркнул на меня глазами и отвёл взгляд. Мне показалось, что взгляд был недоброжелюбным.
- Наливай, всё переколол, на баню хватит.
- На алкаш, да закуси, а то никогда не закусываешь, развезёт. Она подала ему стакан сивухи и хлеб с куском селёдки.
Митрич одним махом опрокинул стакан в глотку, утёрся рукавом, взял кусок чёрного хлеба с селёдкой, пожевал.
- Меня никогда не развозит. Ты это знаешь, ну я пошёл.
На столе появился чайник с заваркой, закуска была убрана. Мы пили горячий чай с конфетами из Москвы.
- Бери конфеты, чего стесняешься.
Мне, было, неудобно есть свои конфеты, и я старался пить чай с одной конфетой, дома я их поглощал по пять-шесть за одной чашкой чая.
- Ну, а теперь слушай меня внимательно Юра. До этого мне приходилось лечить только женщин. Ты первый мужчина. Пять женщин прошли через мои руки, всех я поставила на ноги, не считая ту, которой сделали операцию. Её я помочь не смогла.
Суть дела такова. Сегодня вечером перед сном мы вдвоём идём в баню. Там раздеваемся догола, ты и я. В баню иначе не ходят.
Не красней, так надо. Привыкнешь. Что ты голых баб не видел? На Руси в древние времена бабы и мужики мылись в одной бане. Екатерина Вторая посчитала это срамным делом, и тогда стали строить отдельные бани. И запомни – никаких шашней. Выгоню моментально. Понял?
Там мы заходим в парную, ты ложишься на полок и десять минут прогреваешься, в это время я уйду из парной подготовить всё, что нужно. Ну, что я тебе так подробно рассказываю. Там всё сам увидишь. А пока отдыхай, а я пойду баню протапливать. Помощь мне твоя не нужна.

- Юра, пора. Снимай с себя всю одежду, вот тебе тёплый халат. В баню пойдём в халатах.
Шли мы в баню в сумерках. Наталья шла впереди, освещая дорогу керосиновым фонарём. Баня была в саду, надо было открыть калитку, чтобы попасть в сад. Шли осторожно, чтобы не оступиться в темноте.
Неожиданно у моих ног раздался звонкий собачий лай, горячее дыхание зверя обдало мои ноги. Я отшатнулся, и чуть не упал в куст крыжовника.
- Шурик прекрати, фу, фу.
Она осветила чудовище – это был громадный пёс белой масти с коричневым окрасом на спине. Он гремел цепью, приседал на задние ноги, звонко лаял на меня.
- Не бойся, он добрый. Видишь, он хвостом виляет. Он тебя приветствует.
Ничего себе приветик. Хотя бы предупредила.
Пёс гавкнул ещё пару раз и, виляя хвостом, стал ласкаться к хозяйке.
- Вы с ним подружитесь, не было случая, чтобы он кого укусил. У, паршивец, напугал нас.
Пёс погремывая цепью полез в будку. Сердце моё громко стучало после такой встречи.

ПЕРВАЯ ПРОЦЕДУРА.

Мы вошли в тёмную баню, необычный запах ударил в нос. Пахло можжевельником и какими-то травами. Наталья, где-то пошарив на стене, зажгла свет. Тускло осветился предбанник. Первое что бросилось мне в глаза – это большое корыто с мокнущими прутьями, их было много. Мокли они в какой-то зеленоватой жидкости, оттуда исходил незнакомый запах. Корыто стояло на выступе печки, из корыта шёл пар.
Стояла широкая низкая скамья, на которой лежало полотенце и несколько широких парусиновых ремней, а может это были вожжи.
- Ну, вот и пришли, раздевайся, халат вешай вот на этот гвоздик.
Она скинула с себя халат. Я бросил на неё взгляд, и у меня помутнело в глазах, я стоял как парализованный.
Я был поражён, раздавлен такой красотой женского тела. Наташа, Наташа как ты великолепна. Белый мрамор её тела ослепил мне глаза. Стройные мощные бёдра, втянутый живот, узкая талия, чёрные волосы обрамляли лобок. Груди как у молодой девушки были мощны и не висели, как у женщин её возраста. Венера, Афродита. Богиня. Мне хотелось упасть ей в ноги, целовать шикарные бёдра, упиваться её красотой. Сердце лихорадочно стучало в груди. Вот-вот и оно вырвется наружу. Вот оно, бери его.
Я стоял и любовался ею, не смея произнести ни слова. Меня охватил столбняк, от которого я очнулся, услышав её голос, который мне показался как музыка. На лице её играла лукавая улыбка, она всё поняла.
- Ну. Что ты стоишь, сбрасывай халат, теперь я тобой полюбуюсь.
Мне казалось, что мой мужичок разорвётся от напряжения, он бессовестно стоял, доставая чуть ли не до пупка. Он мешал мне раздеться. Я стыдился, что сбросив халат, она увидит его в неприличном состоянии.
Наталья подошла ко мне и сдёрнула халат с моих плеч, он скользнул на пол. Я машинально прикрыл ладонями низ живота, да разве можно скрыть то, что нагло лезло наружу. Она захихикала нервным смешком, увидев то, что я старался прикрыть.
- Хорош, хорош, нечего сказать. Фигура у тебя хорошая.
Чего же там хорошего, и чего она нашла в моей фигуре искривлённой радикулитом.
- Пойдём, пойдём. Заходи первый. Она открыла дверь в парную, на меня пахнуло Сахарой. Я остановился, глотая горячий воздух.
- Да заходи же ты. Она подтолкнула меня и шлёпнула по заду.
Уж лучше бы она этого не делала – мужичок поднялся ещё на пять градусов к горизонту.
Жар в парилке был невыносимый. Не был я никогда в бане, не привычен я.
- Вот ложись на нижний полок, тут не так жарко. Она помогла мне лечь на раскалённую лавку. – Лежи, я приду за тобой. Только не засыпай
Волосы трещали от жару, лавка обжигала тело. Мужичок постепенно спал, не вынося такой жары. Заснёшь тут, как же от такой жары.
В предбаннике, что-то двигали, что-то роняли.
- Ну, пропарился?
Надо мной стояла голая баба со скалкой в руке.
- Бить будешь?
- Нет. Выправлять тебе спинку.
Она отложила скалку, нагнулась ко мне, и стала прощупывать каждый позвонок поясницы.
- Здесь больно?
- Нет.
- Здесь?
- Нет.
- А здесь?
- У-у-у. Я взвыл от боли.
Она стала мять щипать, терзать найденный позвонок. Мне казалось, что она вытащила его, вытерла, и теперь ставит на своё место.
- Да у тебя милый не один позвонок пострадал, а целых три, но они чуть-чуть сместились с места, а вот один совсем вылез. Что там за врачи тебя лечили. Вот поэтому у тебя такая дикая боль. Ещё немного потерпи. Она взяла в руки скалку и сильно нажимая, стала катать её по пояснице.
Было больно и в то же время приятно – её мощные груди касались моих ягодиц и ляжек.
- Ну, пока достаточно на сегодня. Вставай, пошли в предбанник.
Я вышел из Сахары. Как здесь хорошо в предбаннике, как свежо. Но не успел я насладиться климатом предбанника, как услышал голос за спиной.
- Ложись на лавку.
Лавка была корява, шершава и неуютна. Я лёг. Наталья принялась суетиться, привязывая меня к лавке вожжами и полотенцем.
- Я сегодня тебя не сильно посеку. Много розог я тебе не всыплю сегодня, я посмотрю, как ты переносишь порку, а там видно будет. Ну, готов? Сказала она, отходя от лавки. Я был прибинтован к ней накрепко.
Голая баба взяла розгу из корыта, взмахнула, розга издала тонкий писк, от которого пробежал холодок по моей спине.
- Лежи спокойно, распуши попу. Если захочешь орать, ори во всю глотку, тебя никто в деревне не услышит. Стены бани толстые. Можешь материть меня, не обижусь. Готов?
- Да.
Короткий писк розги, и тысячи ос впились мне в зад. Адский огонь, как будто калёным железом провели по моему заду.
- А-а-а. Заорал я благим матом. Бо… А-а-а. повторил я, когда вторая розга поцеловала мою задницу. И-и-и. отозвался я на третий раскалённый удар розги.
Крепкие узы держали меня, я мог только вилять задницей.
- А говорила, что не бо-о-о. Й-и-и-и.
- А разве больно? Я потихоньку тебя стегаю. З-и-к.
- И-и-и-и. Я не хочу, я не бу… мне было уже не красоты той голой бабы, которая мня обманула и нещадно секла жгучими розгами.
- Только розги могут тебя поставить на ноги. В-ж-и-к.
- Я-а-а-а. Мамочки. Я убягу завтра от тебя.
- Никуда ты не убяжишь, я одежду твою спрятала. Только если голый пойдёшь пешком до Москвы. Ж-и-и-к.
- Ва-ва-ва. Я больше не буду, отвяжи.
- Будешь, будешь. Расслабь попу дурачок. И-и-ть.
- У-ю-юй. Когда?
- Что когда. Ж-и-ить
- И-и-и-и… Когда кончиться?
- Скоро, скоро. Пороть Юрика, ещё пороть болезного. Розочкой его по попе, розочкой, розочкой. Говорила она ласковым голосом, нанося удары.
Я потерял пространство и время – только розги, розги и больше ничего. От моей попытки вырваться, немного расслабились путы, и я мог вилять голым задом, и мне казалось, что стало легче.
Порка кончилась неожиданно, как и началась. Я лежал, ожидая очередной поцелуй тонкой красавицы, когда Наташа начала меня развязывать.
- Сколько ты мне всыпала?
- Только пятнадцать.
- А мне казалось всё сто.
- Ты молодчина, хорошо выдержал порку. Так держать. Пока не вставай, я тебе ягодки помассирую, а то останутся рубцы, и болеть будет долго. Потерпи, будет немного больно.
Она начала месить мою задницу, как бабы месят тесто перед приготовлением пирога. Она крепко растирала её, пошлёпывала и гладила своими сильными руками.
Я едва сдерживал крик, и только тихо постанывал.
- Терпи, терпи. Иначе останутся рубцы от прутьев, надо их сильно разгладить, чтобы кровь разошлась.

Я проснулся среди ночи, мне снился сон как, будто мне в спину втыкают раскалённый нож.
Спина в крестце пылала огнём. В комнате было темно. Только полная луна через окно освещала некоторые предметы в комнате.
Неожиданно, какой-то чёрный силуэт заслонил луну.
- На ко вот выпей, уснёшь. Обострение у тебя. Это пройдёт.
Я нащупал маленький стаканчик в руках Натальи, принял его и выпил пахнущую можжевельником жидкость.
Тень удалилась, открыв мне снова луну. В соседней комнате скрипнула старая софа, улеглась Наталья. Наверное, я во сне стонал, вот она и встала.
Я глядел на луну, неожиданно она подмигнула мне, поползла вниз, захватив с собой окошко, занавеску и цветы, стоявшие на подоконнике, потом полезла под потолок. Луна стала пухнуть всё больше и больше, превратилась в большой тусклый белый шар. Я провалился в глубокий сон.

- Ну как ты себя чувствуешь? Дай я тебя погляжу. Повернись на живот. Опять ты спишь в трусиках. В следующий раз буду проверять тебя перед сном.
Она сдёрнула их почти до колен.
- Ну что ж, неплохо. Завтра продолжим процедуры.
- Завтра?
- А ты хотел сегодня?
- Нет, нет, нет.
Она шлёпнула меня по попе, видимо ей это доставляет удовольствие.
- Вставай, петушок пропел давно.
Днём Наталья исчезла, не сказав мне ни слова. Впрочем, у неё свои дела, да и работать она где-то должна. Зачем расспрашивать – надо будет, сама скажет.
Стоял жаркий августовский день. В доме было скучно сидеть. Я вышел, присел на скамеечку возле дома. Мне показалось, что нога болит меньше, но поясница горела.
Натальины куры гуляли на дороге, разгребая лапами грязь, выискивая что-то в ней. Петух ходил кругами возле них, налетая то на одну, то на другую пеструшку, но они не принимали его ухаживания.
Я решил войти в сад, там я был в темноте и ничего не видел. Я отодвинул щеколду, открыл калитку и вошёл.
Огромный белый зверь бросился ко мне, он был не привязан. Бог ты мой, что мне теперь делать? Дорога назад была отрезана. Наталья строго настрого запретила выпускать его из сада – кур гоняет.
Пёс подбежал ко мне, гавкнул два раза и завилял хвостом.
- Шурик. Ты милый пёс, давай дружить.
Псина опустилась на передние лапы и улыбнулась мне, осалив зубы в улыбке.
Неожиданно его передние лапы оказались у меня на груди, и горячее дыхание обдало мне лицо.
- Да, ты же меня повалишь дружок. Ты такой большой и тяжёлый. Ты очень хороший пёс, ты красивый, ты такой, такой, такой. Подлизывался я.
Пёс зажмурил глаза, загордившись от моих похвал. Я несмело протянул руку к его уху и почесал его там. Не укусил. Он освободил меня от своих объятий, встав на ноги.
Через пять минут я сидел на скамейке, что возле окна дома, и разговаривал с Шуриком. Он положил мне голову на колени и тихо слушал, а я всё говорил, говорил, гладя его мохнатую жёсткую шерсть. Собаки любят, когда с ними разговаривают.
Вдруг он неожиданно поднял голову и бросился к калитке. Наталья, через калитку, глядела на нас и улыбалась.
- Подружились? Он славный пёс, у-у разбойник.
Она вошла в сад, погладила прыгающего возле неё Шурика.
- Пойдём обедать, Юра. А тебе я потом принесу. Сказала она, обращаясь к собаке.


Наступил следующий день. Безделье мучило меня. Днём я дружил с Шуриком, обдумывая, чем мне заняться. Спина почти прошла, нога стала лучше, а может мне просто, кажется.
- Наташа, подскажи, чем мне заняться, я просто умираю от безделья.
- Ну, что я тебе подскажу. Вон приёмник – лет десять не работает. Может выбросить его?
- Я попробую посмотреть.
Я едва нашёл в доме отвёртку, с помощью Натальи. Когда я, наконец, добрался до его чрева, то обнаружил там целое скопление пыли. Почистил и обнаружил отвалившийся проводок от лампы.
- Мне нужен паяльник, канифоль и олово.
- Я спрошу Митрича. Он мужик запасливый, наверное, найдёт.
Через час явился Митрич, с двумя паяльниками, толстым куском олова и канифоли. Он хмуро бросил всё это на стол.
– Может парень мне и телевизор посмотрит, а то плохо кажет.
К вечеру приёмник заговорил и запел. Долго мне пришлось с ним повозиться, ибо там было ещё много причин его неисправности.
Гордясь и прибывая в состоянии эйфории, я ожидал Наталью, включив приёмник на полную громкость.
- Я уж с дороги услышала, как приёмник орёт. Молодец. Теперь будем новости слушать.

ВТОРАЯ ПРОЦЕДУРА

В тёплых халатах с фонарём, мы приближались к бане. Шурик сопровождал нас до двери, стараясь, ворча укусить нас за пятки.
Картина та же самая, что и в первый раз – тусклый свет, корыто с розгами, скалка на скамейке.
- Раздеваться будем? И сбросила халат.
Я отвернулся, чтобы не остолбенеть от ослепительной красоты её тела.
- Ну, что глаза отворотил? Разве я урод? Смотреть страшно?
- Ты…,ты..
- Ну, что я? Смотрела она на меня, с лукавой улыбкой.
- Ты.. Превосходна, ты богиня. Я ещё никогда не видел таких красивых женщин.
Она расхохоталась своим грудным голосом.
- Богиня? Где ты увидал богиню в деревенской бабе?
Я стоял потупив взгляд. Зачем она меня провоцирует. Вот брошусь на неё, и выгонит она меня прочь.
- Ну, ладно, пора в преисподнюю, и подтолкнула меня к двери парной.
Жарко, ох как жарко лежать на полке в огненной бане и ждать, когда тебе всыпят порцию розг.
Она катала мне скалкой по спине, стараясь сделать из меня камбалу. Потом перебирала мои позвонки, ничуть не обращая внимания на мои стоны от боли. Я представлял, как под её руками позвонки ложатся в стройный ряд.
- Достаточно, выходи и ложись на скамью.
Пока она старалась воплотить из меня и лавки единое целое, она не закрывала рот.
- Ори во всю мочь, ругайся на меня, как хочешь и старайся расслабить попочку. Да ты же мужчина, терпи. Не могу я тебя сечь слабо, толку не будет. Готов?
Только я открыл рот, чтобы ответить ей, как тонкая злодейка, пропищав, поцеловала мой зад. Я взвизгнул от боли, но, не успев закончить визг, как получил второй жгучий поцелуй. Я орал, раздирая глотку, принимая очередные ласки розги.
- Ругайся, ругайся на меня.
- Злодейка. И-и-и...
- Хорошо, дальше.
- Зараза. Мамочки.. не могу больше. Боль…но.
- Ещё ругайся.
Найдя короткую паузу между ударами, я выдал такой трёхэтажный мат, что моя мучительница отшатнулась, уронила розгу, и расхохоталась.
- Вот это да. Где ж ты этому научился негодный мальчишка. Надо запомнить. Я уж буду таким матом отваживать мужиков. На что Митрич матершинник, но я даже такого от него не слышала.
Короткая пауза, и снова на мой несчастный зад посыпались удары розг.
- Ты больше такого не говори, а то рассержусь не к добру.
- Не бу…ду. Уй-ю-уй. Кончай, Хва..ти-и-и…
- Ещё немного, терпи, попа недостаточно разогрета.
А я терпел. Слёзы текли по щекам, но я их не замечал. Когда же это кончиться. Страшно было не только от боли, но и от того, что я был крепко привязан, и мне казалось, что это навсегда.
- Ещё совсем немножко осталось, немножко. Говорила она, в очередной раз, взмахивая рукой, в которой была розга.
- Всё, всё Юра. Говорила она, впиваясь хворостиной в мой зад.
- Да, когда же это всё? Зараза Наташка.
- Всё, теперь всё. Сказала она, отбрасывая розгу.
- Сколько?
- Двадцать. Хватит на сегодня.
Разбинтованный от пут, я встал с лавки, с заплаканным лицом, не стесняясь своей наготы. Я ещё вытерпел, когда она месила мою задницу, но главное – на сегодня всё.
Дома она дала мне выпить снадобье, чтобы я быстро заснул. Заставила снять трусы, накрыла одеялом.


Август подарил нам чудесные дни. Небо чистое, без единого облачка, а ночами в низких местах выпадал иней – предвестник грядущей осени.
Мы собирали яблоки с мельбы, которая начала осыпаться. Шурик вертелся возле нас. Два раза я падал, когда он неожиданно появлялся сзади, и я, кувырнувшись, летел через него. Он вежливо обнюхивал лежащего на спине – не ушибся ли.
- Да, уйдёшь ли ты несносный пёс, на цепь посажу.
Он отбегал, обижался. Но ненадолго его хватало, и скоро пёс опять помогал собирать нам яблоки.
Наталья расстелила вокруг яблони старые одеяла, матрацы – всё, что годилось для подстилки, чтобы упавшее яблоко не побились. А урожай был богатый.
Где было пониже, мы собрали, а потом я влез на дерево и нагибал хрупкие ветви Наталье.
Вскоре яблоки класть было некуда, мешки кончились, пять полных мешков стояли в стороне.
- Куда их столько девать? Продавать не поеду. Вино жалко делать из крепких яблок. А вон их ещё, сколько осталось наверху. Надо Митрича попросить, чтобы чистых мешков притащил, да пусть мешки с яблоками в омшаник затащит. Да ещё две яблони надо обобрать – там уже и подпорки трещат. Антоновка подождёт, ей стоять до первых заморозков.
Я заметил, что Митрич играет большую роль в Натальевном хозяйстве. И лёгкая ревность охватила меня.
Обедать решили в саду, расстелив клеёнку, на потрескавшемся от дождя, снега и солнца столе.
Шурик гремел своей алюминиевой миской, стараясь найти хоть кусочек на дне её. Его покормили первым.
- А что мы про водочку-то совсем забыли. Вскликнула Наталья. – Сейчас принесу. Она ушла в дом и вернулась, с начатой бутылкой «Посольской». Потом опять ушла и принесла тарелки с нарезанной колбасой, салом, огурчиками малосольными и свежими. Ещё раз она ходила в дом, принося очередную закуску.
Мы пили за моё и её здоровье, за хороший урожай яблок, за хорошую погоду, пока на донышке не осталось ни капли.
Свежий воздух и водка разожгли наш аппетит, и тарелки совершенно опустели с превосходными огурчиками, салом и прочей закуской.
Уходя из сада, мы забыли закрыть калитку, и она осталась распахнутой настежь.
Не успели мы прилечь после сытного обеда, как со двора послышался непонятный гвалт, громкое кудахтанье кур и собачий лай.
Мы выскочили во двор. Лохматая белая псина, с громким лаем, гоняла кур по двору. Хохлатки, обезумев от страха, вспомнили, что когда-то предки их умели летать, некоторые из них сидели на крыше низкого сарая, другие забились в кусты, теряя перья. Самые бестолковые, распустив крылья и отчаянно кудахча, носились по двору, увёртываясь от огромного зверя. Петух гонялся сзади за псиной и клевал его в хвост, защищая свой гарем.
- Ах, ты паршивец, ах ты негодяй. А, ну иди сюда.
Шурик, поняв, что его сейчас будут наказывать, поджав хвост и опустив уши, неохотно приблизился к хозяйке. Она схватила его за ухо и сильно дёрнула.
Шурик отчаянно завизжал.
- Когда ты перестанешь гонять кур? Сколько раз я тебе говорила? Ничему ты так и не научился. На цепи ты у меня посидишь сегодня.
- Наташа! Ну, нельзя же так обращаться с собакой.
- А ты не учи, сама знаю как с ним обращаться. Ишь, пожалел.
Петух, тем временем, взлетел на колоду, на которой рубят дрова, и пропел трижды в честь одержанной победы над врагом и справедливого наказания оного.
- Иди в сад, ладно да уж не буду сажать тебя на цепь. Она открыла калитку, и Шурик, неохотно протрусил за калитку.
- Не дал поспать после обеда, паршивец. Я сейчас уйду, вернусь у вечеру. К нему не ходи сегодня – пусть осознает свою вину. Паршивец грустно смотрел на нас сквозь решётку штакетника.
- Иди, иди к своей будке негодяй. Если бы не Юра, надавала бы тебе тумаков. Молодой пёс, ему недавно год исполнился, повзрослеет остепениться, а сейчас кровь молодая в нём играет. Ну, я пошла.
Когда оранжевое солнце коснулось горизонта, во двор со скрипом подкатила телега. Я вышел из дома. На телеге сидела Наталья, придерживая одной рукой большую кучу дерюжных мешков, а второй рукой непонятный громадный агрегат, напоминающий гибрид чайника и мясорубки.
- Помогай. Крикнула она мне, соскочив с телеги. Она взяла из кучи часть мешков и понесла их в сени. Я тоже захватил часть мешков и понёс их вслед за хозяйкой.
- Клади сюда. Приказала она мне. Теперь будет, куда яблоки ложить. От Натальи пахло каким-то непонятным сладковатым перегаром.
Мы носили мешки, а Митрич, тем временем, спускал на землю агрегат.
- Куды его ставить?
- Неси в сад, я покажу. Да чего ты один-то. Тяжёлый, давай вдвоём.
Я бросился на помощь, но Наталья цыкнула на меня.
- Тебе нельзя, отойди.
Когда они вернулись из сада, установив монстра на нужное место, запыхавшиеся и усталые, Наталья взяла из воза длинный узкий куль, из конца которого выглядывали тонкие веточки. Вслед за ней шёл Митрич, взвалив на плечо свиной окорок. Последним грузом оказалась большая кастрюля с неизвестным содержимым.

Через час мы сидели за столом с большой шковырчащей сковородкой посреди стола. Митрич сидел с нами.
Бутылка самогонки, заткнутая бумажной пробкой, красовалась на столе.
- Что это? Спросил я.
- Почеревок, да селезёнка. Митрич сегодня свинку заколол. Вот я ему и помогала, печёнку-то мы съели. Её тёпленькую надо жарить, пока не остыла. С самогоночкой-то она хорошо идёт. А вы еште-то, еште, пока горячая, да картошки берите – остынет. А видел, какой окорок он нам подарил? Говорила хозяйка, разливая самогонку по рюмкам.
В первый раз в жизни я попробовал самогонку. Она обожгла мне горло, и была сладковатого вкуса.
А почеревок был хорош. Я ел его с горячей обжигающей картошкой, откусывая малосольный огурчик.
- Ты ешь, ешь. Погоняла меня Наталья, хотя мой рот был набит горячей картошкой и почеревком.
Закончив с самогонкой и опорожнив сковороду, мы с Митричем вышли посидеть и покурить на скамейке возле крыльца.
Он стрельнул у меня сигарету, сделал две затяжки и бросил её.
- Ты вот попробуй махорочки – вот это табачок, а сигареты твои баловство.
Он сунул мне горсть табака и кусочек газеты.
- На вот, накрути.
Узнав, что я не умею делать самокрутку, он ловко свернул мне козью ножку. И сунул её мне.
Чтобы не обижать старика, я прикурил её и сделал затяжку. Тут же закашлялся – ох крепок табак, и тут же бросил. Митрич засмеялся.
- Не привык ты к махорке.
- Митрич. А что такое почеревок?
- Это брюшная диафрагма, что отделяет лёгкие от кишок. Кишки у свиньи тоже вкусные, но надо их хорошо промыть, да почистить, а потом на сковородку. Да уж больно возиться с ними долго. Я их собакам своим отдаю.
К нам вышла Наталья. Мы сидели, молча, глядя на закат.
- Погода завтра будет хорошая. Глянь. Вон солнце садиться в оранжевом зареве. Грибы пошли. Наши-то бабы не ходят за грибами, некогда. А ты бы Юрка сходил бы за шампиньонами, на чёртов луг.
- И то, правда. Подхватила Наталья. - Суп из них вкусный, да на жарево бы хватило. Сходи завтра с утречка, да лохматого с собой возьми – пусть растрясётся.
- А где этот чёртов луг, и почему он чёртов?
Мы встали со скамейки, обошли изгородь сада.
- Вон там. Показал мне Митрич на восток – Не доходя той рощи, и будет луг. Пройдёшь через вспаханное поле. Его три года назад вспахали, да не засеяли, оно и заросло бурьяном. Осторожней там, ноги не поломай. Как вступишь на луг, сразу увидишь, что трава там не растёт, а если и есть какая, то чахлая и низкая. Когда-то там пасли скот, да шампиньон там своей грибницей всю траву погубил. Вот и называют этот луг с той поры чёртовым.
Митрич уехал, когда на дворе стало совсем темно.
- Наташа. А что это за агрегат, что привёз Митрич?
- Самогонный аппарат.
- А в не…
- Не бойся. Все в деревне самогон гонят, и все про это знают, даже участкового угощают.
- А что это за длинный свёрток, который ты привезла?
- А чем я тебя лечу, не догадался.
- Митрич знает об этом. С ужасом спросил я.
- Не волнуйся. Митрич могила – не кому не скажет. Спи, завтра я рано уйду из дома, поводок для собаки я оставлю, утром разбужу.


Грибная пора. Грибники с наступлением этой поры рано утором с большими и маленькими корзинами штурмуют пригородные электрички. Обуты они в сапоги, на них тёплая одежда – холодно ранним утром. Потом они, возвращаясь, сбросят свою тёплую одежду, прикрыв ею корзины. Счастливые и усталые они едут с мечтой, что дома, разобравшись с грибами, они вкусят дары леса.
Грибники бывают разные. Первая группа, я бы их назвал профессионалы – те знают заповедные места, которые не откроют никому. Они, выйдя в лес, сразу направляются в эту зону. Увидев белый гриб, они присаживаются, любуются им и осматривают всё вокруг него. А вот и ещё один белый, поодаль совсем маленький в густой траве, но что срезать такого малыша – пусть растёт. Они прикрывают его травкой, зная, что он достанется другому грибнику.
Такие грибники редко возвращаются с охоты пустыми. Он не берёт сыроежки, обходя их стороной, не пнёт мухомор. Полюбуется этим ядовитым красавцем – хорош, и обойдёт стороной.
Вторая категория – это те, что несутся галопом через лес, ломая сухостой и продираясь через ельник, рискуя выколоть глаз. Они проходят большое расстояние, заблудившись, порой выходят к другой станции железной дороги. Но и они редко возвращаются пустыми. Волка ноги кормят.
Но есть и самые невезучие. К этой категории отношусь и я.
- Юрка. Ты чуть на гриб не наступил. Кричит мне Женька, срезая большой белый гриб. – Куда ты смотришь? Под ноги смотри.
Возвращаясь из леса, я стыдливо закрываю листвой свои грибы, которые едва прикрывают донышко. Товарищи меня жалеют и делятся со мной.
Зато мне везёт с опятами. Здесь я не даю промаха. Я ищу неглубокую лощинку, где лежит поваленное дерево, к заросшему мхом стволу я не подхожу – если и есть там опята, то их мало.
И вот оно – ствол около пяти метров сплошь покрыт опятами. Я ставлю корзину, присаживаюсь на корточки, вываливаю на землю те лопухи, переросших опят, что я собрал, и начинаю потихонечку, осторожно срезать упругие тельца на длинной ножке.
- Юра. Где ты. Доносится отдалённый голос.
- Ребята идите сюда, здесь полно опят.
Раздаётся треск сучьев приближающихся друзей.
- Ух, ты, вот это да.
Втроём мы очищаем ствол, корзины уже переполнены. Женя снимает куртку, завязывает рукава, делая импровизированный мешок.
Но и этот мешок не вместил всех опят.
Борька пытается стянуть с себя кофту.
- Остепенись, Боря. Жадность фраера сгубила. Куда тебе больше. Говорю я.
- Ну, как же, вон Женька всю куртку набил, я тоже хочу.
- Да что ты, Боря, поделимся.
- Нет, ребята, вы как хотите, а я соберу.
Видя, что его не остановишь, мы с Женей побрели в сторону шоссе, где Борис оставил свой старенький капризный запорожец.
- Мы тебе крикнем, когда выйдем к машине.
- Ладно. Ответил он, заполняя свою кофту грибами.
Меня разбудила Наташа от сладкого утреннего сна.
- Молоко на столе. Не забудь запереть дверь, когда уйдёшь. Шурика не забудь. Я пошла.
И как она всё успевает?
Утренний туман покрыл низкие места, солнце только поднялось над рощей, трава блестела от обильной росы.
Мы с лохматиной шли в сторону рощи, вскоре мои сапоги, которые мне предоставила хозяйка, промокли. Я сдерживал Шурика на поводке, который рвался вперёд. Отпустил его и он, получив свободу, от радости начал бегать кругами. Он, то подбегал ко мне, обдавая фонтаном брызг, когда встряхивался, то убегал, что я терял его из виду.
Вспаханное заросшее бурьяном поле действительно оказалось непроходимым местом. Я чуть не упал, пройдя несколько шагов, споткнувшись о ком осевшей земли.
И вдруг неожиданно бурьян кончился, а далее пошла земля с чахлой травой. Вот он чёртов луг.
Через пять шагов мне попался первый гриб. Я срезал его, изящные пластины были окрашены в бледно-фиолетовый цвет, отчётливо была видна юбочка – он, настоящий.
Шурик вертелся возле меня, нюхая гриб.
- Шурик. Нюхай, нюхай, ищи.
Он чихнул, понюхав гриб, и убежал. Вскоре он залаял в шагах десяти от меня.
Он стоял и звал меня.
- Молодец Шурик. Пять отличных грибов смотрели на меня.
Он нашёл ещё несколько мест с грибами, призывая меня. А потом ему это наскучило, и он стал гоняться бабочками крапивницами, которые неизвестно почему оказались на этом пустынном месте.
Он мне больше не нужен. Посередине луга я набрёл на такой Клондайк, что некуда было поставить ногу, чтобы не наступить на грибы.
Примерно через час из моей корзины начали сыпаться грибы – там уже не было места. Я кликнул собаку и пошёл. Он неохотно возвращался домой, отбегая на большие расстояния от меня, то возвращался ко мне.
Ближе к дому, я едва поймал его, прицепил поводок, чтобы не повторился вчерашний скандал.
На дороге, где гуляли куры, псина начала рваться с поводка, встала на дыбы и рваться к курам. Куры, завидев зверя, с громким кудахтаньем попрятались в кусты, петух бежал за нами, не отставая ни на шаг.
Я выпустил Шурика за калитку, десятки раз проверяя – заперта ли она. Грибы в большом тазу я залил колодезной водой и стал ждать хозяйку.


- Ах, какой молодец, сколько грибов принёс. Ну, теперь супу наварим, да и пожарить ещё будет достаточно. Копни одну батовку с картошкой, а может две.
Одной батовки хватило на суп, картошка была крупная, да по 6-8 картофелин давал куст.
Я попросил третью порцию супа, до чего же он был хорош.
- А не просиборит тебя от него, грибы пища тяжёлая. Смотри. Говорила Наталья, наливая себе вторую порцию супа.
День промелькнул быстро. Приближался вечер. Вечер лечебной процедуры, которую я боялся, и в то же время радовался, что увижу в третий раз свою обнажённую любовь

ТРЕТЬЯ ПРОЦЕДУРА.

Мы брели с фонарём по тёмному саду, приближаясь к натопленной бане. Если посмотреть на нас со стороны, то можно подумать, что какие-то злоумышленники пришли тайком в сад, чтобы воровать яблоки.
Распахнулась дверь бани, пахнув на нас горячим воздухом. Снова пошарив по стене, банщица зажгла свет.
- Ну, заходи родимый.
Я решил раздеться первым и сбросил свой халат, выставив напоказ свои прелести.
- Красавец. Бросила она шутливо, и повесила свой халат на гвоздик.
Нет, невозможно привыкнуть к виду обнажённой красивой женщины, невозможно.
Я рассматривал её, и не мог оторвать взгляд.
Она смотрела на меня, и в глазах её я уловил какой-то странный блеск. Она смотрела на меня, как смотрят женщины на любимого мужчину. Нет, этого не может быть, это невозможно, мне показалось.
Не знаю, сколько мы глядели друг на друга. Молчанье прервалось, когда она крикнула мне властным голосом. – Марш в парную.
Я лёг на калёную лавку, прикрывая руками свою мужскую гордость, чтобы она не пострадала от пылающего жара.
Долго она перебирала позвонки, что-то шепча себе. Единственно, что я расслышал это. – Хорошо, очень хорошо. Потом раскатывала меня скалкой в тщетной попытке раскатать меня в пласт. Из парной меня выгнали крепким шлепком под зад. И вот я лежу на досадной лавке, где будут меня сечь.
Взглянем со стороны дорогой читатель на эту сцену, попробуем взглянуть на страдания Юрки от третьего лица.
Тусклая лампочка освещала предбанник. Голая баба суетилась возле скамейки, привязывая голого мужика. Она бегала вокруг него, затягивая вожжи, проверяя крепкость пут. Наконец, прикрученный мужичок мог шевелить только пятками и головой – всё остальное было неподвижно.
Баба любовно выбирала из корыта тонкий прут, рассматривала его, и, найдя его подходящим, спрашивала.
- Готов?
Это была команда к началу экзекуции. Запомните – не наказания ради, а ради лечения.
Получив утвердительный ответ, она взмахивала рукой, и тонкая розга со свистом опускалась на голую попу пациента. Ему это не нравилось, он испускал истошный визг, протестую против такого метода врачевания. Но, процесс пошёл, и его невозможно было остановить.
Баба, не обращая внимания на критику снизу, продолжала сечь родименького. Он испускал все гласные звуки фонетики, причём так громко, что толстые стены бани, вряд ли заглушали его вопли. Возможно, проходящая по дороге старуха могла услышать его, но по этой дороге мало кто ходил. Да и кто пойдёт в столь позднее время. Спит деревня, спит.
А врачевание продолжалось. Пациент перешёл на более низкие тона, приближаясь к басу. Не привязанные пятки дёргались после каждого прикосновения лозы. Голова вертелась то вправо, то влево.
А баба всё секла.
Взглянем на неё повнимательнее. Доставляло ли ей удовольствие пороть. Несомненно. Какое-то странное выражение застыло у неё на лице. Хищная довольная улыбка, напоминающая выражение очаровательной ведьмочки. Лицо вампира, готовившегося укусить свою жертву. Нет не то.
А баба всё секла.
У Юрика кончился запас матершинных слов – беден был его словарь. Он перешёл на ругательства, которые можно печатать в литературе. Он так и не научился распушать попу, как ни наставляла его баба.
- Расслабься, расслабься. Говорила она ему, выполняя жесткий массаж его задницы, которая уже была покрыта многочисленными тонкими красными линиями от прикосновения лозы.
А как хороша была эта голая стервочка. Залюбуешься. Найдётся ли художник, который сможет изобразить эту сцену. Вряд ли он сможет передать на холсте всё увиденное. Огонь и пламень, красота и дикость всё в этой сцене. Как торнадо, которого Вы боитесь, и в тоже время любуетесь им, стоя на безопасном расстоянии, как молния, ударившая в дерево и запалившее его. Страшно, и в то же время невозможно отвести взгляд.
Возможно, нашёлся художник, написавший такую картину, но побоявшийся выставит её на всеобщее обозрение.
А баба всё секла, не обращая внимание на вопли пациента.
Но вернёмся к Юрику. Страдания его не закончились. Он устал дрыгать пятками, голова его не болталась, он тихо повизгивал, принимая очередную порцию лечебной терапии. Наконец он отчаянно взвыл.
- Когда ты закончишь, зараза.
- Всё, всё. Юра. Ответила баба, не думая заканчивать порку.
- Кончай. Сил бо..не… И-и-и.
- Всё. Уже заканчиваю.
- Жопа ты, зараза. И зачем я сюда приехал. Ы-ы-ы.
Долго ещё зараза рассекала нежную кожу Юры.
Отброшены розги. Баба стала суетиться, развязывая Юрика. Слёзы потоком текли из его глаз. Она нежно прижала его голову к своей необъятной груди, поцеловала его в лобик.
- Ну, всё, всё, Юрочка. Ну, что мне с тобой делать? Надо ведь надо. Нельзя иначе, что будет толку от того лечения, если я начну тебя гладить по попе розгой. Ещё немного осталось, потерпи. Дело идёт к выздоровлению. У тебя почти выправился позвоночник.
Она утешала его как ребёнка, а он, всхлипывая, приходил в себя.
- Сколько ты мне всыпала?
- Тридцать.
Она позабыла, утешая его, сделать ему массаж попы.

ЧЕТВЁРТАЯ ПРОЦЕДУРА. ИСКУШЕНИЕ.

Никакая сила не могла отвести мой взгляд от её роскошного тела.
Змей искуситель шептал мне на ухо. – Что ты стоишь, подойди к ней, прикоснись к её груди, погладь её бёдра. Ты смотри они какие, а какова её попа?
Где ты видел у молодых худосочных девок такую попу. Это зрелая женщина в самом соку, что ты медлишь? Выгонит? Не выгонит. Она сама ждёт, когда ты обнимешь её. Что ты ждёшь? Смелее, смелее. Вот дурачок.
Я уже протянул руку, чтобы прикоснуться к объекту моего вожделения, как меня вывел из оцепенения её властный голос.
- Марш на лавку, долго я тебя буду ждать? Ух, как я тебя высеку, высеку сегодня.
- Не пугай, уже запуганный.
- А чего пугать? Что первый раз что ли? Ты опять будешь кричать, что убежишь от меня. Никуда ты не убежишь от Куманихи, ты мой.
И пока она привязывал меня к лавке, повторяла весёлым голосом. – Ох, как, ох как я тебя высеку.
- Тебе нравиться меня сечь? Злыдня ты.
- Юра, когда я секла тут голых баб, у меня не было никакого удовольствия. Они тоже визжали как поросята, просили о пощаде. Мне было безразлично, когда я порола их тугие задницы. Но, ты с беленькой, бесстыдной попочкой, что выставил на меня, пробудил во мне, что я раньше у меня не было. Прости, Юрочка. Я сейчас совсем другая. Терпи.
Она жёстко стеганула без всякого предупреждения.
Я взвыл, пытаясь дёргаться привязанными ногами, голова моя откинулась на спину, я погрузился в ад.
Жестоко, очень жестоко секла она меня сегодня. Мне казалось, что я потеряю сознание от огненных поцелуев розг. Крика я своего не слышал, его слышали стены бани и моя мучительница. И вдруг…
И вдруг, что то произошло со мной. Какая-то сладкая истома охватило моё тело. Волна сладострастия охватила меня. Я чувствовал боль розг, но теперь она приносила мне какое-то наслаждение. Я почувствовал между ног набухание моего петушка. Я взглянул впервые осознанным взглядом на свою мучительницу – это было потрясающе. Её поза, её рука, которая секла мою плоть, глаза, которые горели, выражение лица, они так и запечатлелись в моей памяти, а потом являлись во сне.
Я хотел, я очень хотел, чтобы она продолжала меня сечь вечно. Мой крик перешёл в сладострастный стон. Ещё, ну ещё.
Она развязала меня и обняла.
- Прости, Юра, меня ненормальную. Прости. Скоро всё закончиться. Ты будешь здоровеньким, будешь добрым словом вспоминать Куманиху.
Разве могла она догадаться, что во мне произошёл перелом. Я весь погрузился в себя и пытался осознать. А что же произошло со мной?
Ночью я плохо спал, образ секущей Куманихи ярко проявлялся в памяти. Я видел все мельчайшие детали, её тело, её лицо и глаза, а особенно рука с розгой. Мой мальчуган не давал мне покоя, он стоял, и не желал опускаться.


Я сидел мрачный возле перегонного аппарата. Попа горела, но сидеть было не больно. Мой лохматый дружок спал возле меня, положив голову на лапы.
Капельки влаги звонко падали в баночку. Стоило мне задуматься, как образ вчерашней Куманихи, вновь появлялся. Я нервно курил, пытался отогнать от себя навязчивое видение, оно являлось вновь.
Что, что же произошло со мной? Я не хочу, не хочу этого.
- Ну, как дела? Услышал я её ласковый голос.
Я вздрогнул от её неожиданного появления.
- Что молчишь? Больно я вчера тебя?
Глупый вопрос.
- Ничего. Сколько?
- Что сколько? А сколько я вчера тебе всыпала? Не помню, наверно, сорок.
Я промолчал.
- Ты вчера какой-то странный встал с лавки, я уж подумала, не засекла ли я тебя. Встань, подойди ко мне, повернись спинкой.
Она резко спустила мне штаны, которые упали на землю.
- Ты, что Наташа, кто увидит.
- Да, кто тут увидит, нет никого.
Она провела ладонью по моим ягодицам и поцеловала их.
- Мальчик ты мой. От тебя молочком пахнет. А это что за бантик с палочкой? И она рассмеялась. – Надевай скорей штанишки, срамник.
Я стал напяливать штанишки, но бантик с палочкой, никак не давали мне это сделать, и постоянно цеплялись за штаны, а потом, бесстыдно, выпирали из штанов.
Она вновь рассмеялась. – Мужичок, жениться пора, уж дети в яйцах пищат.
Шурик зевнул, и снова погрузился в сон.
- А давай мы сегодня в обед самогоночки тяпнем. Ты ещё не пробовал? А самогоночка то хороша.
- Митрича позовём?
- А зачем он нам? Я ему уже и так налила полбанки. Мы вдвоём с тобой посидим. Я пойду готовить стол. Позову, а ты больше чурок не подкладывай.

В этот раз Наталья собрала богатый стол, как будто будет много людей. Не буду описывать содержимое стола, он не нуждается в комментарии
Пили мы ароматный крепкий напиток. Пили много. Наталья не спускала с меня глаз, сокрушалась, что я мало ем, я не переставал жевать. Жареный окорок с картошкой был жестковат, но с самогоночкой и солёненьким огурчиком он проскакивал хорошо.
- Вот из яблочного вина самогонка получается отменная, а то куда вино девать, если оно прогоркло. Говорила она уже заплетающимся языком.
- Надо в дубовых бочках вино хранить, тогда оно будет лучше. Отвечал я, уже достаточно хмельной.
- А, где их взять? Надо Митрича озадачить. Давай ещё по одной, Юрка.
Мы дёрнули ещё по одной рюмке. Куманиху совсем развезло. Она, сидела, подперев кулачком голову, и вдруг запела старинный романс.

Зачем тебя я, милый мой, узнала,
Зачем ты мне ответил на любовь?
Ах, лучше бы я горюшка не знала,
Не билось бы сердечко моё вновь…

Голос у неё был превосходен. Я не знаток голосов, но, по моему, это было сопрано. Она спела всю песню, слёзы появились у неё на глазах.
- Что не подпеваешь?
Потом она вспомнила.

Миленький ты мой возьми меня с собой
Там в стране далёкой буду тебе женой

- Подпевай.
Слова этой песни я знал.

Милая моя, взял бы я тебя
Но там, в стане далёкой
Есть у меня жена.

Миленький ты мой возьми меня с собой
там в стране далёкой буду тебе сестрой.

Милая моя, взял бы я тебя
Но там, в стане далёкой
Есть у меня сестра.

Пели мы с одушевлением, я готов был прослезиться, у Наташи всё лицо было заплакано.

Миленький ты мой возьми меня с собой
там в стране далёкой буду тебе чужой.

Милая моя, взял бы я тебя
Но там, в стане далёкой
Чужая мне не нужна.

Катил август к осени. Дни становились всё короче. Ночные заморозки стали уже не редкостью. Выкопан и просушен лук. Огород пустел. Огуречная ботва пожелтела, выявив несобранные огурцы.
Утро было холодное, но к полудню становилось жарко. Лето, ещё лето.
Я перегонял последнее вино, сидя у аппарата. Наташа к вечеру уносила полную банку в кладовку.
Четыре дня меня не водили в баню, только один лишь раз, чтобы помыться и попариться.
- Не торопись, не торопись. Говорила Наташа, когда я её спрашивал, когда возобновиться лечение. – Осталось совсем немного, отдыхай.
Меня волновала одна мысль, почти три недели без всякого документа освобождения от работы я лечился в глухой деревне. Как я покажусь на работе, после такого прогула.
Я думал, да чёрт с ним с прогулом, главное я почти вылечился. Ну, найду себе другую работу, если меня не уволят с волчьей записью в трудовой книжки. Ну, упаду я в ножки к начальству – простите мол, вы же меня загубили, послав в помощь такелажникам. Это был мой главный козырь. А уезжать, не долечившись, какой смысл, днём раньше, днём позже, всё одно.
- Что-то тебя тревожит, на лице написано. Что случилось? Или надоело тебе здесь у Куманихи? Потерпи, осталось ещё немного. Долечись.
- Дело-то вот в чём, Наташа. И я рассказал ей о своих тревогах.
Она долго, молча, думала.
- В конце концов, ты не виноват, они загубили тебя. У тебя есть большой козырной туз, но крой им в последнюю очередь. А ещё сходи к врачу, выпроси хотя бы справку – справку дать им нетрудно. Это может помочь тебе. Да и не грусти ты. Главное здоровье, а это важнее всего. Ты уже совсем выздоровел, а приехал ко мне согнутый как крючок. Организм молодой, быстро справляется с хворью.

Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти "Женитьбу Фигаро".

Продекламировала она.
- Ишь ты. Откуда ты это помнишь?
- Так, запало в памяти. А откуда это?
- «Моцарт и Сальери» из маленьких трагедий Пушкина. Невежда.


Прошло ещё несколько дней. Мы сидели в саду и резали яблоки для просушки. Мельба дала богатый урожай яблок. Омшаник был забит мешками с яблоками. Во флягах играло молодое вино, а яблок оставалось ещё много. Они стали осыпаться, и Митрич собирал их вёдрами на корм свиней.
- Сегодня, Юра.
Я поднял голову и посмотрел на неё.
-?
- Сегодня я тебя посеку, а потом ещё раз и всё – лечение закончим.
Я поймал её взгляд. Она смотрела на меня не так как в первые дни моего появления. Что-то странное и непонятное было в её глазах.
Она опустила голову и продолжала резать яблоки. Потом тихо запела про голубку, которая как-то там махнула крылом.
- Хороший ты парень, Юрка…Но…,несмел, несмел дурачок. И она расхохоталась.
До меня так и не дошли её слова. Только долгое время спустя, я понял их смысл.
- А, ты бы сходил по грибы, я тут и одна справлюсь. Возьми лохматого обормота с собой, пусть прогуляется, да с курами поосторожней.
Два часа я потратил время понапрасну. Вернулся с пустой корзиной, привёл лохматого обормота, облепленного репейником. Нет грибов, одни жалкие чёрные остатки от былой роскоши.
- Дождей нет. Пояснила Наташа. – Дожди пойдут, они появятся.

Мне очень нравится. Пешите исчо.
Златочка.

ГРЕХОПАДЕНИЕ.

Холодна ночь сегодня. Пока мы брели к бане, ноги начали зябнуть, холод подбирался к голым коленкам, несмотря на то, что они были прикрыты полами халата. Шурик проводил нас до дверей бани.
Сегодня или никогда, думал я. Сердце лихорадочно стучало.
Она, неторопливо сняла халат, обнажив свою ослепительную красоту, я стоял в нерешительности. Сегодня или никогда.
- Снимай халатик. Она подошла и сама сняла халат с моих плеч, и молча, указала на лавку.
В который раз я застыл в столбняке, не в силах оторвать взгляд от этой женщины.
- Ну, что ты, Юра. Ложись.
У меня помутился разум, я бросился к её ногам, стал неистово целовать её бёдра, живот, погрузил лицо в её лобок, вдыхая женский запах. Как она хороша, как хороша. Я целовал её грудь, соски, и мне не хватало рук, чтобы обнять её всю, не хватало губ, чтобы целовать всё её тело.
Я повернул её спинкой ко мне и утонул в её белоснежных ягодицах.
Она не сопротивлялась. Я целовал её упругие бёдра ниже ягодиц, и не мог насладиться красотой её тела.
- Ох, Юра. Шептала она. – Что ты со мной делаешь. Юра, Юрочка. Искуситель ты мой. Зачем, зачем ты со мной это делаешь.
- Я люблю тебя, Наташенька, люблю, люблю.
- Я тоже тебя очень люблю, Юрочка. Но ты же…, ты же. Ох, что ты со мной делаешь. Я покрывал поцелуями всё её тело, но не мог насытиться. Вновь и вновь я возвращался к её груди, целовал розовые соски, опускался на колени и ласкал её между бёдер, поворачивал её попкой к себе и тонул в недрах её ягодиц.
Она тихо стонала и не сопротивлялась моим ласкам. Она сильно охватила мою голову руками, и я чуть не задохнулся от её долгого крепкого поцелуя в губы. Она неистово целовала мне лицо, шею, грудь, опустилась на колени и сделала это, что любят все мужчины.
Я попытался положить её на скамейку, но она стала сопротивляться.
- Не здесь, только не здесь. Дома, здесь неудобно. А как же розги? Неожиданно вспомнила она.
- К чёрту розги, потом, потом. Пойдём домой.
- Иди пока один, я приду позже. Не задержусь, иди, иди. И она подала мне халат.
Шурик, наверное, удивился, увидев меня одного выходящим из бани. А я шёл с разгорячённым лицом, думая об одном, не разбирая дороги, и чуть не наткнулся на дерево, растущее у тропы.
Ожидание мне показалось вечностью. Но вот скрипнула дверь, она повозилась с замком, запирая его. Подошла к своей широкой постели, и стала разбирать, халат её упал на пол, и она предстала в своей наготе.
- Сейчас, сейчас, миленький, ложись у стенки, я с краю лягу.
Она впилась своими губами в мои губы, чуть не задушила меня. Наташа целовала мне грудь, живот, опустилась ниже, повернула меня на спину и не пропустила ни одной части моего тела.
Я блаженствовал, я едва сдерживался, мне, нестерпимо, хотелось войти в неё, но она шептала.
- Погоди, погоди, я тебя ещё здесь не поцеловала.
Я овладел ею. О боги, боги. Почему вы нам смертным не даёте вечность, чтобы испытать это блаженство? Почему так коротко это сладострастное мгновение? Несправедливы вы к нам боги.
Семя устремилось вон, Предсталика толчками освобождалась от мужской субстанции.
Я повалился на спину, восстанавливая дыхание. Наташа чмокнула меня в губы, положила мне голову на грудь, нежно пальчиками перебирала мой бантик.
- Где же ты раньше был, мой мальчик?
- Ты же сама сказала, никаких шашней, выгоню.
- Эх, Юра, баба говорит одно, думает другое. Куда ж я тебя выгоню недолеченного. Я ведь с первого раза всё поняла, смотришь на меня и стоишь как соляной столб, а подойти боишься.
Перебирание бантика её пальчиками возымело своё действие. Моя мужская гордость окрепла и приняла боевое положение.
- Давай так, мне так нравиться. Сказала она и повернулась на живот, выставив свою попку.
Я шлёпнул её по ягодицам, поцеловал каждую из них и вошёл в неё.
Боги пожалели нас, и я долго владел её роскошным телом.
- Ух, Юрка, ты укандёхал меня молодой жеребец, хватит на сегодня.
Да и у меня сил уже не было терзать её.
Голубки уснули, повернувшись, друг к другу попами.


Утром я встал с измятой постели. Всё та же кружка с остывшим молоком стояла на столе. В оставленной записке я прочитал.
« Юра, борщ в сенях, котлеты в холодильнике, картошку сваришь. К обеду не жди. Наташа. Целую»
Солнце стояло высоко. Ух, и проспал я.
Ополоснувшись в бане, печка долго держала тепло, и вода в баке была тёплая, я выпил молоко, погрел чаю, и нехотя пожевал бутерброд с сыром.
Наталья вернулась, когда я слил картошку и заправил её маслом.
- Не обедал ещё, меня ждал? Ну, сейчас пообедаем. А может по рюмашечки, а то самогоночка прокиснет. Засмеялась она.
До чего же хороша самогоночка, до чего же хорош солёный огурчик, которым мы, хрустя, закусывали живительную влагу. Хорош борщ у Натальи – мастерица она готовить его.
- А может, ещё тяпнем по рюмашечки. Говорила Наташа, ставя шковырчащую сковороду с котлетами.
- Можно. Согласился я.
Сидели мы после обеда в саду и выполняли надоевшую работу, резали яблоки на просушку. Подгнившие падалицы мы клали в мешок – Митрич заберёт для своих поросят.
Насмелился я и задал вопрос, который давно меня волновал.
- Наташ, Наташа, а почему тебя называют Куманихой? Извини, может я задал бестактный вопрос.
- Ну, почему же. Кумановы мы, и весь наш род Кумановы. И девичья моя фамилия Куманова. По мужу-то я Сергеева, но разведены мы с ним почитай, как пять лет назад. Об этом потом расскажу.
- Как мне рассказывала бабушка. Продолжала она. – Наш род появился ещё при царе батюшке в этой деревне. Как их сюда занесло, не знаю. Рассказывала мне бабушка, что прапрадед приехал из Новочеркасска, а правда ли это, не знаю. Красавец был, чёрный волос, как у меня, весь род наш чёрный. Женился он на местной красавице, все девки деревенские бегали за ним. Парни местные обещали ему ноги переломать, но не того нарвались.
Построил он дом, да того дома уже нет в помине, отец мой вот этот дом строил. Старый-то обвалился весь от старости. Меня тогда ещё на свете не было.
Вот и стали нас местные называть всех баб нашего рода Куманихами. В деревне-то все Карасевы сплошь. Различают их по кличкам, Карасевы-Безрукие, Карасевы-Кривые.
- А суженный-то мой залётный появился здесь неведома откуда. Красавец, на гармошке, ох как он играл, да плясун был. Приклеился он ко мне, давай поженимся, да давай. Понравился он мне. А как пожили мы с ним вместе, поняла я его. Работать не любил, всё хотел, чтобы работа полегче, да денег побольше.
То механиком устроиться в колхоз, да тяжело там с тракторами возиться, ремонтировать. Грязная работа. Поработал месяц, да и ушёл. То помощником работал у пасечника, бросил, плохо, пчёлы кусачие, пасечник гоняет гад.
Уехал в город, обещал деньжат поднакопить да вернуться. Приехал гол как сокол.
Что так спрашиваю, и там плохо?
Так и жили. Дома он редко был, всё искал золотые горы, замки воздушные строил. А потом полгода не писал, и прислал мне письмо, так, мол, и так, нашёл я себе женщину, ты уж прости, не обессудь. По хорошему разведёмся.
Я не жалела, остыла я к нему, да и к чему мне такой муж. Детей у нас так и не было. Да, видимо, это к лучшему. Кто из нас виноват? Не знаю, не проверялись.
- Пил?
- Нет. Не баловался. Если кто угостит, не отказывался. Как говорят, на халяву все пьют, и язвенники, и трезвенники. На свадьбы его часто приглашали, гармонист он хороший.
- А как врачевать ты стала?
- Долгая история, уж лучше я расскажу тебе всё по порядку.
Вдруг она встала и показала мне рукой на запад.
- Юра, Юра, глядь, глядь. Журавли полетели на юг.
Там вдалеке над далёким синим лесом летела стая журавлей, они были так далеки, что курлыканья их было не слышно.
- Рано полетели журавушки. Ранняя и холодная осень будет в этом году. Из дальних болот потянулись они. Счастливого вам пути, журавушки, прилетайте к нам весной милые, не забывайте нас.
Долго мы провожали взглядом журавлей, пока они не скрылись за горизонтом.
- Скоро и утки полетят вслед за ними, как затянутся края пруда ледком, поднимутся они на крыло и покинут наши края. Ты видел тот пруд, Юра, когда вёз тебя Митрич?
- Это где ребятки карасиков таскают?
- Вот, вот. Ну, на чём я там остановилась? Начну всё по порядку. Было мне лет пять, шесть, когда бабушка стала меня учить травам, как и когда их собирать. Вместе с ней ходили мы по лугам. – Вот чистотел, вот чабрец, а вот лук дикий. Понюхай, как он хорошо пахнет. Запоминай внучка, пригодится.
Разложит она передо мной собранные травы и спрашивает. Это что, а это. Умница, похвалит она меня, когда я не ошибалась. А потом выложит сухие травы, и опять начнёт меня спрашивать. – Да разве это зверобой, зверобой вон он, и покажет, а это шалфей дикий. Так я эту науку в травах и запомнила.
Однажды, играя, я вывихнула указательный палец. Мама кричит, веди её к фельдшеру. – Да куда к фельдшеру, он совсем ей палец испортит. Она сама справится. – Иди, внучка, сядь в сторонке и выправь себе пальчик, ты сможешь. Больно будет, да ты терпи.
Я ушла в сад, стала ощупывать свой пальчик. И чувствую я, и словно вижу все косточки, и знаю, где надо надавить и что надо делать. Больно было, но, опухоль стала спадать, и боли, как не бывало.
Побежала я к бабушке показать свой пальчик. – Вот и молодец, я знала, что ты сама справишься. Божий дар у тебя, внучка, лечить людей будешь, как и я.
К бабушке моей приходили и бабы и мужики из деревни, всех она излечивала, кого могла, верили ей люди. И костоправом была, прострел исправляла.
Мы давно забыли про яблоки. Наталья сидела, отложив нож, я, подперев голову, внимательно слушал её.
- Вот, давай я тебя посмотрю, снимай рубашку. Она поднесла руки к моей шее, не дотрагиваясь до неё. – Чувствуешь тепло?
Да, действительно от её рук, находящихся на расстоянии, исходило тепло.
- Чувствую, как кровь пульсирует в твоих жилах. Она поднесла руку к моему сердцу. – Ой, как сердечко стучит, что так оно у тебя так разыгралось? Сейчас я успокою. Она стала водить рукой у сердца, и я почувствовал, как в меня проникло тепло её рук, глаза мои стали закрываться, меня потянуло в сон.
Она посмотрела мой желудок.
- Не совсем он у тебя хорош, сухомяткой, небось, питаешься много. Не хорошо, надо есть горячее и особенно первое каждый день. Дам я тебе прополис настойку с собой, когда уезжать станешь. Но, а внизу я тебя смотреть не буду, там у тебя всё в порядке.
Солнце опускалось к горизонту, вытянулись тени от деревьев, дохнул прохладный ветерок.
- А, как ты пришла к этому методу лечения, ну, ты понимаешь, о чём я.
- Пять лет назад приехала ко мне двоюродная сестра, как снег на голову, без предупреждения, я как раз оформляла развод с мужем. Виделись мы с ней давно, ещё, когда детьми были, тётка приезжала с ней отдыхать на лето.
Вспомнила она про меня, когда я ей нужна стала. Приехала она с той же болячкой, что у тебя. Слышала она, что радикулит пчёлками лечат, а где найти пчёлок, только в деревне на пасеке. Да приехала она в неподходящее время в июле, роятся в это время пчёлы, да и мёд скоро качать.
Пошли мы к пасечнику, а у него горячее время.
– Да и не знаю я, бабоньки, как пчёл ставить на больное место, никогда не этим не занимался. Не хочу грех на душу брать, кабы хуже не было.
Как не уговаривали мы его, наотрез отказался. Выправила я ей позвонки, да не уезжает она. Очень умная она была.
– Вот, почему пчёлы помогают? Ядом? Не верю, может быть и ядом. А может боль помогает встряхнуть организм и разбудить иммунитет? Как ты думаешь? Боль в пояснице почти прошла, а она всё мудрила.
- Может быть, причинение сильной боли и даёт тот положительный результат? Размышляла она.
- Как-то она назвала это слово, не помню. Старс что ли.
- Стресс.
- Вот, вот. Стресс.
Не хочу, говорит, уезжать, боюсь, что снова повторится. Сделай мне что-то больное, чтобы встряхнуть организм.
- Ну, что я тебя могу сделать больное? Разве что отодрать тебя как сидорову козу. Мне она уже порядочно достало своими премудростями. Тут она просияла.
– Розги, вот чего мне надо, розги. Сделай милость, выполни мою просьбу.
Никогда не думала, что человек так возрадуется розгам. Ладно, отдеру я тебя.
В тот же день у пруда, где растёт плакучая ива, я нарезала ивняка и запарила его в бане. – Завтра голубушка ты у меня попоёшь.
Не буду рассказывать, как она у меня вертела задницей и орала. Думала, что достаточно ей и одного раза, но она попросила ещё. Пять раз я её секла через день. Уехала она с синюшней задницей, была довольна, говорила, что теперь она чувствует себя хорошо. Не поверила.
Наталья вздохнула.
- Вот дурёха. После этого она мне не писала, не приезжала. Да Бог с ней. А потом ко мне приехала моложавая женщина и попросила вылечить её тем же способом. Это была моя первая пациентка, не считая, сестры.
- Кто вас послал ко мне, милая. Она назвала имя моей сестры, я была в гневе. Как можно без предупреждения посылать ко мне больных.
Вот тогда я поверила в силу моего врачевания. Я поставила её на ноги, и мы расстались подругами. А потом пошло поехало, стали приезжать другие, денег я с них не брала, только на пропитание. Помогали они мне понемногу в хозяйстве, уезжая, благодарили, совали деньги, но я не брала. Правда, тайком оставляли, я их находила в самых неожиданных местах.
Стемнело, стало прохладно, проголодавшийся Шурик, принёс свою миску к ногам хозяйки, и выжидающе посмотрел на неё.
- А вот ещё дамочка лечилась у меня. И смех и грех. Ну ладно, потом я тебе расскажу про неё. Пойдём ужинать. Да и пса пора покормить.
Как Наталья ухитрялась варить такую вкусную гречневую кашу. Ели мы её с молоком, и я попросил добавки.
- Надо нам сегодня продолжить лечение. Ты уж потерпи. Сегодня и ещё разочек. Ну, что приуныл?

автору мои комплименты за доставленное удовольствие..еще..) просим просим..)

ПЯТАЯ ПРОЦЕДУРА.

Тихая звёздная ночь. Деревня спит. Пара с фонарём в темноте бредёт к бане. Юрка, опустив голову, шёл как агнец на закланье. Хотя Наталья и растирала ему задницу, но следы оставались, и новая порция розг только добавляла ему новые страдания. Она говорила, что через месяц и следа не останется на его ягодках. Хотелось бы верить.
Распахнулась дверь, зажгли свет в полутёмном предбаннике. Скамья ждала страдальца. Розги зловеще мокли в корытце.
Он, не дожидаясь приглашения, лёг на лавку, и стал ждать, когда его привяжут.
Наталья суетилась возле него, привязывая к лавке, ободряя и успокаивая его, гладила его по голове, шутливо шлёпала по заднице.
Но вот выбраны розги, вот она взмахнула рукой, и дикий вопль заполнил предбанник. У неё зазвенело в ушах. Шурик, обладающий тонким слухом, тихонько завыл в своей будке, жалея своего друга, которого истязает хозяйка.
С грохотом упал большой оцинкованный таз с верхней полки, чуть не задев Куманиху, напугав до полусмерти и ту, что была с розгой, и того, кто был привязан.
Уж не ломится кто в баню, услышав вопль узника, которого надо освободить от рук палача.
Наталья, как была голой, открыла дверь бани, вышла за дверь – никого.
- Господи, да что я? Если бы появился кто чужой, собака бы залаяла.
Придя в себя, она стала подбирать новые розги. Юрка зорко следил за ней, вздрагивая, когда она проверяла очередную лозу.
Она взмахнула рукой, и предбанник ожил от истошного вопля. Что там таз, как крыша не провалиться от этой иерихонской трубы. У Куманихи заложило в ушах, её успокаивающие слова не были слышны на фоне дикого вопля. Не возлюбленная секла его, а злая ведьма.
Он изо всех сил пытался освободиться, вот уж и нога, почти, освободилась от уз. Вот и задница стала вилять свободнее. Каждая розга подбадривала его и давала дополнительные силы для освобождения.
- Потерпи, потерпи, милый, надо, ведь надо. Но разве слышал он подбадривающие слова, когда уши его заложило от собственного крика.
Он мог уже задирать ноги к потолку от каждого поцелуя розг. Верёвки стали сползать с его тела. Вот, вот он освободиться и голый убежит из бани от своей мучительницы.
Но вдруг произошло невероятное. Он затих, перестал сражаться с путами, и только, почти шёпотом повторял – Ой, ой мамочки, ой.
Наталья испугалась, бросилась к нему, подняла ему голову.
- Что с тобой, милый. Уж не сердце ли у тебя.
Он поднял своё мокрое лицо. На лице сияла улыбка.
- Секи, милая, секи. Сильно секи. Со мной всё в прядке. Не волнуйся, всё хорошо.
Она, в недоумении, покачала головой. Что с ним?
Но разве мог он объяснить ей, что с ним случилось. Лучше не говорить.
Наскоро закончив порку, она развязала его, обняла, проверила сердце, сердце билось нормально. Она обняла его и поцеловала.
- Да, что с тобой произошло? Объясни.
- Ну, ты знаешь. Замялся он. – Ты слышала про такое явление как адаптация. Когда человек от сильной боли, приходит в такое состояние, когда он перестаёт её чувствовать. Это защитная реакция организма.
- Адаптация. Повторила она. – Никогда не слышала.


Три дня промелькнули как в волшебном сне. Они ложились рано, чтобы насладиться любовью. До полуночи, не уставая, они любили друг друга, а потом, уставши и наговорившись, засыпали.
Любовь свята, не буду описывать, чтобы не впасть в пошлость. Таинство любви знают только они, и никто посторонний не должен этого знать.
В конце третьего дня, когда мы, утомившись бурной любовью, лежали в постели, я, поцеловав возлюбленную, спросил.
- Наташа, ты будешь меня ещё стегать?
Она, разомкнув сонные очи, улыбнулась.
- Нет, Юрочка, нет. Тебе достаточно я выдала этого лекарства. Хотела ещё в последний раз, но у тебя там живого места нет. Нежный ты очень. Я же вижу, что и сидишь ты, с трудом. Массаж делать тебе бесполезно, но всё пройдёт, и следа не останется. Спи. Она закрыла глаза и погрузилась в сон.
- Наташа, коли так, то мне пора уезжать. Да проснись ты.
- М-м… ну, что ещё, неугомонный. Ты выспишься завтра, а мне рано вставать. Уезжать, говоришь. Хорошо, завтра ты ещё побудешь у меня, я договорюсь с Митричем, а послезавтра он отвезёт тебя к первому автобусу.
- Ты мне хотела рассказать про Митрича. Кто он такой?
- Потом расскажу, не сейчас. Спи.

На следующий день, не оставив мне записки, Наташа не пришла к обеду. Мне пришлось накормить Шурика без неё. Собаке она готовила суп в отдельной кастрюле из маслов с остатками мяса на костях.
Не пришла она и после обеда. Она явилась к ужину, и я не узнал её.
Она отводила от меня взгляд, когда я смотрел ей в лицо влюблёнными глазами. Хмурилась и отворачивалась.
- Наташенька, может быть ты не здорова?
- У меня всё в порядке. Ответила она сухо.
- Может быть, я тебя обидел чем-нибудь?
- Ничем ты меня не обидел.
- Так в чём же дело?
Она промолчала.
Ужинали, молча, потом она стала доставать чашки для чая.
Я подошёл к ней, попытался обнять, но она отвела меня своими сильными руками.
- Не надо, Юра.
Я был в замешательстве. Что произошло с бабой, которая вчера была ласкова, и не спускала с меня влюблённых глаз.
- Да, что с тобой случилось? Я ударил кулаком по столу, пустые чашки подпрыгнули на столе.
- Не стучи, чашки расколешь. Она помолчала.
- Хватит, Юра, поиграли и достаточно. Ты, вот завтра уедешь, а мне каково. Изранил ты моё сердце. Я, ведь, когда тебя увидела в первый раз на пороге, когда ты приехал, кривой, несчастный, сердце моё ёкнуло. Не к добру это, подумала я.
- Да разве любовь – это не к добру?
- Какая может быть у нас любовь, если я тебе в матери гожусь? Женишься ты на молодой, и будет у тебя любовь.
- Я ни на ком не женюсь, кроме как на тебе. Ты думаешь, что женившись на молодой, я забуду про тебя? Я буду ласкать её, а думать о тебе. Я буду с ней заниматься любовью, и думать о тебе. Что это за жизнь? Мне никто не нужен кроме тебя.
- Да, я старше тебя на пятнадцать лет. Подумай, когда тебе будет сорок, я буду уже старухой. Зачем я тебе нужна?
- Да мало ли браков, когда жена намного старше мужа, и живут они счастливо.
- Ох, Юра, о чём ты говоришь? Не равны мы с тобой.
- Наташка, ты это дело брось. Я насильно увезу тебя к себе, и будем жить мы с тобой душа в душу. Мне другая не нужна. А если я когда провинюсь…
- … то я тебя ремешком. Была бы попа, а ремень найдётся. Улыбка появилась на её заплаканном лице и тут же исчезла. – Нет, Юра, нет, и хватит об этом.
Убедившись, что её уговорить невозможно никакими силами, я замолк.
Чай давно остыл, и мы пили холодный чай, не замечая, что он стал как парное молоко.
- Хорошо. Нарушил я тишину, доставая из кармана плотный кусочек бумаги. – Вот мой адрес, мой телефон, и как доехать до меня. Дай мне слово, что не порвёшь, не выбросишь этот клочок бумаги. Хорошо?
- Хорошо. Она взяла его, прочитала и убрала в ящичек серванта. – А ты дай мне слово, что не будешь мне писать письма и присылать посылки. Не тревожь моё сердце.
- Согласен, и ещё одна просьба, дай мне какую-нибудь фотографию, чтобы я время от времени вспоминал о тебе.
Она порылась в том же ящичке, где были рассыпаны всевозможные фото, вытащила маленькую фотографию и подала её мне.
На ней была изображена красивая девушка с вуалью на голове, такие фотографии обычно делают в фотоателье.
- Ты здесь просто принцесса. Сколько лет тебе тогда было.
- Не помню, кажется двадцать восемь. Это копия с большой фотографии, мы с девчонками в ателье фотографировались. Давно это было. Поздно, завтра рано вставать.
Я проснулся среди ночи от того, что услышал, плачь в соседней комнате, это рыдала Наталья.
Я встал со своего жёсткого топчанчика, сел, опустив ноги. Что делать? Мужчины порой не знают, как поступить, когда плачет женщина. Утешать? Ещё больше вызовешь слёз. Я сидел в раздумье, не зная, что делать.
Плачь, прекратился, и я ещё долго сидел, ловя звуки из соседней комнаты. Наконец, Наталья уснула, засопев носиком.