БДСМ-практики в работе с нижними мужчинами с посттравматическим стрессовым расстройством

Как психоаналитик я в значительной степени специализируюсь на проблемах, возникающих у людей с ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство, иначе именуемое «вьетнамским», «афганским», просто «военным» синдромом). И так получилось, что в Теме у меня то же самое. Тут психотерапия и собственно БДСМ-практики – две стороны одной монеты.
Отчасти, именно поэтому я от чистого СМ, с которого начинала, и пришла к БД.

Люди, прошедшие «горячие точки» и имеющие диагноз ПТСР, склонны к диссоциативным расстройствам, паническим атакам, немотивированной агрессии. Жертвой ПТСР может стать любой человек, который пережил единичный эпизод или продолжительное воздействие ситуации, угрожавшей ему насильственной смертью.
ПТСР — это дремлющий убийца. Иногда он таится в латентном состоянии месяцами или даже годами после травматичного события, его породившего — реальной ситуации, в которой человеку угрожала реальная опасность.
Стресс выступает в качестве защитной системы, которая распознает угрожающие сигналы, заранее предостерегая человека, чтобы защитить его и не позволить снова подвергнуть себя опасности. Но ПТСР похож на аллергическую реакцию, которая совершенно не соразмерна угрозе. Стресс вызывает необычайно высокий уровень тревожности, следствием чего становится поверхностный сон, ночные кошмары, раздражительность и иррациональные опасения снова подвергнуться нападению. Все это проявляется в необузданной ярости. Человек угрожает насилием другим людям с единственной целью — защититься от нападения, которому, по его мнению, он подвергается. Потому что он снова и снова переживает травматичную ситуацию. Разумеется, не нападение как таковое, но всю боль и страх той ситуации, которая их породила. Солдаты, побывавшие в горячих точках, — лишь один из примеров жертв ПТСР.
По данным корпорации RAND, из 300 000 ветеранов, страдающих ПТСР в Соединенных Штатах (из 800 тысяч военных, не меньше двух сроков отслуживших в Ираке и Афганистане), меньше половины обращается за лечением. Количество самоубийств среди ветеранов, которое и так было ошеломляюще высоко, в 2010 году стало национальной проблемой, когда число самоубийств в месяц превысило число погибших в бою.
Это одна из сложностей ПТСР: душевные раны не оставляют видимых шрамов, поэтому со стороны иногда кажется, что их и нет. Десятки тысяч ветеранов опускают руки, так и не получив необходимой помощи, а это влечет за собой разрушительные последствия.
Обычным людям не видны душевные раны, полученные ветеранами войн: жуткие воспоминания и кошмары, социальное тревожное расстройство и клаустрофобия, приступы паники при виде вполне безобидных предметов вроде выброшенной банки газировки — из таких банок там, где ветеран принимал участие в боевых действиях, мастерили самодельные бомбы. Люди не видят долгих месяцев, когда ему трудно было выйти из квартиры. А нередко — крушения всех ценностей и идеалов: долга, чести, уважения, братства, — в которые он верил до войны.
Посттравматическое стрессовое расстройство преодолеть непросто. Невозможно стать таким, как раньше. Ты точно стеклянный шарик со «снежинками» внутри. Война тебя встряхивает, и все кусочки твоей жизни: мышцы, кости, мысли, убеждения, отношения, даже мечты — начинают кружиться в воздухе, не ухватишь. Они, конечно, осядут. Если усердно работать, восстановиться можно. Но эти кусочки уже не сложатся так, как раньше. Война меняет личность. Ты не делаешься лучше или хуже — просто становишься другим. И нет смысла в такой ситуации искать свое прежнее «я» и тосковать по нему.
Такова природа военных увечий: стоит оказаться вне зоны боевых действий, и раны только усугубятся. Вот почему столько военных с покалеченной душой идут на второй и третий срок, объясняя это тем, что «не смогли приспособиться» к мирной жизни.
ПТСР — это расстройство, которое тебя зацикливает, ты психологически не в состоянии преодолеть травмы прошлого. И бродишь по кругам ярости, отчаяния, беспомощности, скорби по ушедшим друзьям, вины, стыда, тоски и постоянного глубокого одиночества, которое накрывает душу, как флаг накрывает гроб на похоронах.
Основной признак ПТСР не страх, это глубочайшее заблуждение. Основной его признак — предельная бдительность. Психологи еще называют ПТСР реакцией «бороться или бежать», потому что это расстройство по сути — чрезвычайно возбужденное состояние, в которое обычные люди входят, когда внезапно подвергаются опасности: кровь приливает к голове, мышцы напрягаются, а дыхание замедляется. Ты находишься в режиме выживания, готовый драться или спасаться бегством. У обычных людей это длится всего несколько секунд, но у ветеранов, психически изувеченных в бою, такое возбуждение сохраняется практически постоянно.
В революционной книге о ПТСР «Ахиллес во Вьетнаме» один ветеран отругал своего терапевта (автора книги) за то, что тот не замечает окружающего мира. Они множество раз проходили по одной и той же улице, но терапевт никогда не обращал на это внимания. А вот ветеран не только наблюдал за врачом — он знал все его привычки и особенности.
Большинство людей шагают по улице, не замечая мира вокруг. Ветеран с ПТСР нередко изучает каждого прохожего, исследует выражение лица, язык тела, обращает внимание на то, как они держат руки, как одеты, куда смотрят. Если человек дважды бросает на него взгляд, он видит в нем потенциальную угрозу. Очень остро чувствует окружающую среду. Различает отдельные звуки четче, ловит единичные запахи в воздухе. Запах бензина и ила в сточных трубах, резкий аромат ближневосточных специй мгновенно увлекают его обратно в зону боевых действий.

Большинству ветеранов не кажется, что они вдруг попали в гущу сражения, у них не бывает зрительных воспоминаний наподобие отрывков фильма. Они испытывают ощущение, что они там: адреналин, предельная бдительность, чувство неминуемой опасности. Мозг цеплялся за каждое движение в окнах верхних этажей, просчитывал возможные варианты, а глаза оглядывают дверные проемы, припаркованные машины и мусорные контейнеры. Особенно мусорки. В них всегда полно бутылок и оберток. Идеальное место для самодельной бомбы.
Все это происходит на бессознательном уровне. Где-то глубоко в мозгу загораются миллисекундные вспышки, но эти предупреждения не остаются в подсознании, как у обычных людей, а взбаламучивают мысли. Отсюда и беспокойство, и бесконечные «проверки», не пора ли действовать. Неспособность в нормальном обществе вести себя не так, как в бою, — это симптом ПТСР. Разум говорит: ну и что, что эти молодые люди с кавказской внешностью хорошо одеты и едут на работу, — это может быть диверсия. Ну и что, что это женщина (особенно, если в платке). Враги частенько переодевались в женщин, а еще были смертницы, которые, приведя в действие бомбу, разлетались на мелкие ошметки.
Ветераны с ПТСР испытывают чрезмерное напряжение и тревогу, например, если в супермаркете сотрудник ходит за ними по магазину. Такая «слежка» вполне способна запустить все симптомы: тревогу, предельную настороженность, отчужденность, гнев и ошеломляющее чувство неминуемой опасности и угрозы.
Когда у тебя ПТСР, ты зацикливаешься, разум цепляется за вопрос или образ и оживляет его раз за разом. Смерть. Увечье. Предательство.

При этом, большинство ветеранов годами отрицают, что у них есть проблемы, или же близкие люди говорят им: «Ты выдумываешь, это засело у тебя в голове».
Действительно, в голове, только ведь психические проблемы — это тоже раны, и самые что ни на есть настоящие. Даже если ветераны и смиряются с диагнозом «ПТСР» (а многие вообще не знают о существовании такого диагноза — им никто никогда не удосужился объяснить, как называется то, что с ними происходит), большинство думает, что это временное расстройство.
— Я справлюсь, — говорят они. — Годик пройдет, и все будет в порядке.
Все знают, что нога, оторванная самодельной бомбой, заново не отрастет, но при этом считают, что травмированный мозг восстановится. Не восстановится. Можно снова начать верить людям, можно снова наладить связь с миром, можно жить полной жизнью, но пережитое останется с тобой навсегда.
Добавим к вышесказанному то, что у нас в стране НИКТО серьезно не занимается ветеранами с ПТСР. В стране, где детям-инвалидам СМС-ками на ТВ и в соцсетях деньги на лечение собирают, вряд ли кто-то заморочится оказанием квалифицированной психологической помощи взрослым и относительно физически здоровым взрослым мужикам. На вопрос о том, предлагалась ли вообще какая-то психологическая помощь после возвращения из зоны боевых действий, эти люди в один голос отвечают — какая еще помощь, об этом и речи не было! Если речь идет о ветеранах Афганистана, так тогда вообще сам факт того, что молодой мужчина-срочник там воевал, тщательно скрывался.
«Мне только в 1996 году вручили орден воина-интернационалиста, — рассказывает один из ветеранов. — И лучше бы не вручали. Из-за этого у меня возникли проблемы с работой — никуда не хотели брать, потому что, раз я воевал, и у меня есть боевые награды, значит, опасный псих. Нет, мне этого нигде прямо не говорили, но других причин для отказа просто не было… Я хороший специалист в области радиоэлектроники, а устроиться смог только вышибалой в бар, да еще бандиты все время к себе звали…»

Среди моих сабмиссивов, как постоянных, так и тех, с которыми я встречаюсь сессионно, немало мужчин, прошедших горячие точки, боевых офицеров, ветеранов так называемых локальных войн, от Афгана до… Так, уже четыре года я практикую с человеком, который долгое время был командиром взвода в Чечне. И это лишь единичный пример.

Работа и собственно Тематическое взаимодействие с такими людьми ни в малейшей степени не изменило моего исключительно уважительного отношения к ним, даже наоборот. Ведь я вижу, с какими огромными сложностями этим людям приходится сталкиваться в своей ежедневной «гражданской» жизни, и как стойко они ведут свою, к сожалению, нескончаемую войну. Понять это может или тот, кто сам прошел через подобное, или специалист, практикующий в данной сфере.
Или Госпожа, которая приняла на себя ответственность за саба с такими проблемами, с полным пониманием, на что в этом случае подписалась )
Часто даже у близких родственников очень быстро заканчивается терпение и иссякает сочувствие, так как длительное время находиться рядом с человеком с ПТСР – дело не из простых. А он оказывается полностью предоставленным самому себе со всеми своими фрустрациями.
Это люди сложные, с огромным букетом разнообразнейших проблем, начиная от алкоголя, а то и наркотиков, и заканчивая диссоциативными расстройствами и внезапными паническими атаками. Это — мины замедленного действия, с которыми не всегда знаешь, когда «рванет», и что станет своего рода «детонатором взрыва». Неосторожное слово, или валяющаяся на тротуаре пустая банка из-под кока-колы (или дохлая крыса, так как и крысы, и банки там, где этот товарищ провел месяцы, а то и годы, могли быть начинены взрывчаткой, так что реакция на такие предметы может оказаться внезапной и острой), или чей-то косой взгляд на улице, или… или… или…

«Я просто шел по улице, и там рабочие клали асфальт. Начал работать отбойный молоток. Я мгновенно бросился на землю и откатился в сторону, — рассказывает мой сабмиссив. — В этот момент я не успел подумать, что происходит, у меня просто началась паника».

Плюс, дело осложняется еще и тем, что часто эти люди были ранены и/или контужены, у них есть проблемы с соматикой. А еще: у одного двинулся осколок, который не давал о себе знать тридцать лет, и мы получаем пневмоторакс с необходимостью немедленной госпитализации; у другого тоже осколок, но в его случае началось онемение правой руки… у кого-то частичная потеря зрения, у кого-то — слуха, а ветераны это отчаянно скрывают, потому что не хотят казаться слабыми…
А нарушения сна, когда человек годами спит максимум по два-три часа, да еще с такими кошмарами и криками, что соседи ментов вызывают, не понимая, что тут творится?..
И это всё только верхушка айсберга.
Так вот. Таких людей я беру себе в рабы — под временный или постоянный ошейник. С одной стороны, им нужна жесткая дисциплина, иерархия, контроль, контроль и еще раз контроль. Сначала внешний, потом мы учимся внутреннему, тому самому «управлению гневом».
Многих из них вообще не учили драться — их учили убивать. Они умеют убивать — и умирать, а вот просто жить — получается не очень. И если нет возможности каким-то иным способом выпустить пар, это может плохо кончиться.
«Когда возникает определенная ситуация, например, на меня наезжают, или просто мне чья-то рожа не понравилась, происходит следующее — весь мир для меня сужается в такой маленький прямоугольник, в котором я вижу только цель, куда бить. И я бью. Мне все равно, что будет потом. Я могу на дороге вытащить из другой машины водилу, который меня подрезал, и избить его. Я срывался на свою жену из-за любой мелочи, поднимал на нее руку, мы развелись, потому что она стала бояться меня…», — говорит один мой сабсиссив.
В психоанализе есть такое понятие — раппорт. Он понимается как взаимное согласие, эмоциональная связь между клиентом и психоаналитиком. В Теме то же самое происходит между Верхом и низом: скажем так, никакой Темы без раппорта просто не существует.
В Теме, Верхний партнер берет ответственность на себя. Нижний добровольно передает право решать вопросы его дисциплины своему Топу. Он знает, что его могут остановить, ПРИКАЗАТЬ остановиться, и он подчинится ПРИКАЗУ, КОМАНДЕ.
Наши практики в рамках таких игр отлично помогают справляться со стрессом и сверхстрессом, тренируют способность человека не всегда оказывать сопротивление, контролировать себя.
Жестокие физические воздействия, также, если они применяются в качестве телесного наказания, позволяют прекрасно избавиться от излишнего чувства вины, которое многих просто выжигает изнутри. А так, человек приходит ко мне, он сам рассказывает о том, что в такой-то и такой-то ситуации сорвался, наломал дров, его это реально мучает, и он сам ХОЧЕТ эту вину искупить. Простым и доступным способом — через боль. Это его успокаивает, приводит в состояние гармонии с самим собой, равновесия, восстанавливает биохимию мозга. И, кстати, не унижает его человеческого достоинства, прежде всего, потому, что это его собственное сознательное решение.
Он знает, что на самом деле я люблю и уважаю его, высоко ценю его служение и доверие.
Так что, ложась под плеть, зная, что заслужил болезненное и позорное наказание, полностью осознавая это, он испытывает очень смешанные чувства, среди которых, однако, нет ненависти ко мне — я же не палач, а человек, который вместе с ним проходит это испытание для его же блага. Вместе — потому, что я действительно ему сочувствую, я понимаю, что ему сейчас очень плохо. Я могу, например, сказать что-то вроде — мне тоже очень неприятно и стыдно, что ты сорвался, твое поведение — позор не для одного тебя, но в первую очередь, для твоей Госпожи, это и моя вина тоже, раз мой нижний до сих пор не научен тому, как дОлжно вести себя в обществе, и нам нужно что-то с этим делать… Прекрасно, если дело доходит до слез, до состояния, близкого к катарсическому.
Опять же, факт, что такие воздействия оказывает именно женщина — оптимально. Такие люди просто не позволят другому мужчине делать с ними ничего подобного. Мне — можно, потому что мы так ДОГОВОРИЛИСЬ. Они мне ДОВЕРЯЮТ. И я очень высоко это доверие ценю. Я никогда не сделаю ничего такого, что может реально повредить моему нижнему, хотя он отдает мне собственное тело без вопросов и оговорок. Вот именно поэтому — и не сделаю, потому что не опущусь до беспредела, до злоупотребления этим бесконечным доверием.
Позволю себе также заметить, что именно среди нижних данной категории очень часто встречается тип, который традиционно называется Macho Sub ("Мачо-саб"). Это сабмиссив, не желающий показывать свои страдания, использовать стоп-слово, или даже такой, который испытывает потребность стоически переносить все, что ему не в кость. Мачо-саб может быть мотивирован желанием доказать свою храбрость, выказать преданность или выразить свои какие-то внутренние фантазии. Мачо-саб обязан убедиться в том, что Домина предупреждена о его наклонностях в ходе подробного обсуждения. Госпоже такого мачо-сабмиссива следует в большей степени полагаться на технику контроля и в меньшей — на спонтанную обратную связь. Спасительная благодать для мачо-саба — это его сильное желание служить и подчиняться. Только, приказывая ему четко говорить о проблемах, когда они наступают, можно переиграть его/ее желание "не быть слабаком".
Я не утверждаю, будто изобрела некую панацею для людей с такими нарушениями. Собственно, я просто делаю, что могу, и как психоаналитик, и как Домина. Получаю результаты — иногда быстрее и устойчивее, иногда дело идет достаточно тяжело.
Я приглашаю к сотрудничеству мыслящих образованных женщин — учителей, психологов, психотерапевтов и психиатров, практикующих Домин, которым также хотелось бы принять участие в работе над проблемами мужчин с ПТСР. Если вы готовы учиться — и начать работу, буду рада общению.