Бер

Сжимая-разжимая кулачки в такт хлеставшим прутьям, Леська намертво прижалась к сырой неструганной доске и сквозь прикушенные губы только тихо шипела:– Все равно... все равно...Нервно выдергивая по ее спине свистящие прутья, тетка тоже шипела, но громко и зло:– Дурищ-ща! Я те покажу, как встревать! Дурищ-ща! Поговоришь у меня!Никто уже розог не считал: секла остервенело, аж на цыпочки подымаясь, чтоб подальше отмахнуть прутья. Леська принимала розги, задыхаясь не столько от боли, сколько от встречной злости и обиды: "Все равно! Они сами виноваты! Нельзя его трогать!". Так и прошептала припухшими губами в шершавый рисунок доски:– Нельзя трогать...Только ее никто уже не слышал – тетка вышла, напоследок грохнув дверью сарая, предоставив Леське самой наводить порядок после очередного "воспитания". Свежим огнем сводило спину и бедра, не спасал даже сквозняк, гулявший на мокром от пота теле. Задавив запоздалые стоны, Леська упрямо собрала измочаленные прутья, повесила на стенку тяжелый обрезок сыромятной вожжи (хорошо хоть она не пригодилась – видно, забыла...