Серафима

Опустимся в девятнадцатый век во времена Гоголя и Пушкина, где события развёртываются в одном из губернских городов. Дадим имя нашему персонажу Акакий как в повести «Шинели», присвоим ему отчество Петрович и продолжим повествование.

Служил наш Акакий Петрович в департаменте земской управы, имел ранг кабинетский регистратор. Чин невысокий, но позволял сводить концы с концами.
Был наш герой роста невысокого, сутул, носил бакенбарды по моде-с, отчего походил на добродушного кота.
Характер у Акакия Петровича был мягкий застенчивый, отчего он мало продвигался по службе. На вид ему можно было дать лет сорок, а там Бог знает, сколько ему было лет. Был он холост, и как ни крути – холостые мужчины в большинстве случаев неряшливы, и плохо следят за собой. Своей неряшливостью вызывал Акакий Петрович насмешки чиновничий братии, сидящей с ним в одном зале.
- У вас Акакий Петрович скоро мухоморы начнут расти за ушами. Вы в баню-то ходите?
Акакий Петрович виновато улыбался и старался быстрей проскользнуть на своё место.
А был там один молодой повеса, который постоянно издевался над нашим героем . Этот молодой хлюст, звали которого Алексей Варламович то кнопку подложит на стул Акакию Петровичу, то положит липкую бумажку, на обратной стороне которой написано «Я Дурак».
Только один человек жалел Акакия Петровича. Это был Аполлон Серафимыч.
- Да, полноте вам, господа. Чего ради вы потешаетесь над бедным человеком. А вам Алексей Варламович должно быть стыдно.
Так уж устроен человек – рад измываться над тем, кто не может ему дать сдачи.

Жил Акакий Петрович в старом деревянном двухэтажном доме, построенном ещё, наверное, в Елизаветинские времена. От старости дом почернел, слегка покосился набок, но стоял крепко. Только пожар или ураган могут закончить его долгую жизнь.
Сдавала квартиры внаём бывшая фрейлин Екатерины Второй, как она сама, с гордостью, утверждала, сосланная за какую-то провинность из Петербурга в эту дыру. Старухе было лет восемьдесят, брала она умеренную плату за наем.
Дом заселяли те, кто мог платить за жильё и оставлять себе на пропитание, а на остальное денег едва хватало.
Жили в этом доме отставной поручик со своей ветреной женой, которая делала глазки Акакию Петровичу, встретившись с ним на лестнице. Муж её частенько поколачивал за ветреность – это слышал весь дом.
Жил там и сапожник, вечно с похмелья, с многочисленной детворой и больной женой.
Жил там и башмачник, предлагающий Акакию Петровичу стачать новые башмаки.
- Ваши-то, сударь, совсем развалились.
Был этот дом ещё примечателен тем, что возле подъезда была никогда не пересыхающая лужа, мешающая жильцам войти в дом. Весной она разливалась до размеров пруда. Летом никогда не высыхала, оставляя по краям липкую глину со следами человечески ног. Остаётся только удивляться, как в этой луже не завелись ещё караси.

Жил в этом доме и наш герой. Его квартирка на втором этаже состояла из двух комнатёнок. В одной он спал, в другой обедал и переписывал рукописи одному молодому человеку, назвавшемуся драматургом, у которого редактор не принял рукопись из-за корявого почерка.
- Перепишите-с, сударь, а потом приносите, я не хочу разбирать ваши каракули.
Был у Акакия Петровича талант – он хорошо разбирал чужой почерк, а его почерк был каллиграфический. Начальство знало об этом, и Акакий Петрович только этим и занимался, что переписывал циркуляры, приказы, деловые письма.
Иной чиновник старается красиво написать, а другой ему скажет.
- Да, что ты стараешься, отдай Акакию, он перепишет.
- И то, правда.
Документ клали Акакию на стол, да ещё добавляли.
- Не терпит отлагательств.
Но вернёмся к молодому человеку, называющим себя драматургом. Он явился по объявлению к Акакию Петровичу. Слёзно просил переписать его каракули. Договорились они - копейку за десять строчек. Оставил автор кипу бумаг и исчез надолго, и принялся Акакий Петрович за тяжкий труд, разбирать чужой почерк с кляксами и замасленными пятнами на страницах.
Когда новоявленный драматург пришёл, чтобы забрать переписанные рукописи, да ещё принёс новые, он пришёл в восторг, увидев каллиграфический почерк Акакия Петровича.
- Милостивый государь, да вы просто гений. Какой почерк. Пусть теперь мерзавец редактор посмеет отказаться напечатать мою драму. Признаться, сударь, я теперь не при деньгах, но я вам заплачу, как только они будут. Не соизволите ли ещё переписать ещё одну мою рукопись, а я вам заплачу в следующий раз, обязательно заплачу.
Что ещё осталось делать Акакию Петровичу? Он согласился, таков был его характер.
Не заплатил повеса и в следующий раз, придя за рукописями, и принёс новые. Так повторялось раз за разом, и бедный Акакий всё переписывал и переписывал.
А однажды как ураган ворвался всклоченный драматург в покои Акакию Петровичу, схватил его за бакенбарды, притянул к себе и поцеловал.
- Напечатали, напечатали. В журнале «Нива» напечатали, а всё благодаря вашему почерку. Голубчик, спасибо вам, я ваш должник.
Он щедро расплатился. И так же молниеносно исчез.

Как-то раз, на службе, Аполлон Серафимыч отозвал в сторонку Акакия Петровича для приватной беседы.
- Акакий, что-то ты совсем скис, прямо сморчок какой-то. Все над тобой потешаются. Трудно тебе брат одному. Нашёл я одну бабу, вдова она. Будет она у тебя хозяйство вести, готовить, убираться, да за тобой следить, а то ты так и пропадёшь один. А то гляди и.… И он хитро улыбнулся.
- Да, где деньги взять Аполлон Серафимыч?
- Да, ты не бойся, она много не возьмёт, зато ты сыт, и нос в табаке. Жди, в воскресение приведу.
Акакий вздохнул и согласился.

В субботу вся чиновничья братия уходила с обеда домой. Так уж принято, присутственное место закрывалось, все расходились.
- Господа, а у меня сегодня моя лапушка приготовила к обеду гуся. Так ловко она его готовит – пальчики оближешь.
- А у меня сегодня к обеду супруга баранье седло приготовит, да с артишоками и спаржей.
- А меня тёща приглашала, наливочка у неё – нектар.
Только наш герой печально брёл домой – никто его не ждёт. Он заходил к прачке, которая живёт в том же доме, брал узел белья и шёл к кузнецу в баню.
Однажды кузнец, прознав, что в старом доме живёт шибко грамотный человек, принёс Акакию Петровичу письмо от брата из деревни для прочтения, сам он был неграмотный. А потом Акакий написал ответное письмо. Так и повелось.
Кузнец в качестве платы разрешил нашему герою приходить в его баню и париться и мыться, сколько тому будет угодно.
Не любил париться Акакий, боялся он парной, видя как зимой мужика, нагишом красные как раки выскакивают из бани и катаются в снегу.
Он мыл голову, потрёт мочалкой в разных местах, обдастся тёплой водичкой, оденется и домой.
Дома, дождавшись вечера, он рано ложился спать. Вздыхая, Акакий Петрович засыпал сном праведника.

В воскресение после утренней службы вернулся домой из церкви Акакий Петрович.
Не успел он расположиться, как дверь распахнулась, и на пороге появился Аполлон Серафимыч, а вслед за ним вошла женщина плотного телосложения лет сорока.
- Вот, познакомитесь. Это Серафима Петровна, а это, сударыня, Акакий Петрович о котором я вам говорил.
Она взглянула на Акакия Петровича, и сердце его ушло в пятки – взгляд у неё был тяжёл и властен. Она оглядела столовую, прошла в спальню и вернулась.
Быстро договорились о цене. Аполлон Серафимыч ушёл, сославшись на то, что ему нужно присутствовать на крестинах.
Женщина ещё раз осмотрела квартиру.
- Свинарник тут у вас, сударь. Да уж ладно, раз дала согласие, то надо.
Она ещё раз пронзила ледяным взглядом Акакия, у которого душа ушла в пятки.
- Вы не могли бы погулять, сударь с час, пока я буду здесь убираться.
- Помилуйте, Серафима Петровна, сегодня Воскресение.
- Бог простит.
Никогда ему не приходилось гулять по городу. Утром на службу, вечером домой, в воскресение в церковь, так проходили год за годом. Да и знакомых у него не было, разве что кузнец, да и с какой, стати к нему идти.
Он вспомнил свои детские годы, когда пропадал из дому на весь день, лазая летом за яблоками по чужим садам. Ловил рыбу на речке. Но детство прошло, что делать взрослому человеку, которого выгнали из дому.
Стоял солнечный день конца сентября.
Акакий Петрович, было, направился в трактир, где потеплее, да вспомнил, что он, на дух, не терпел спиртного. Однажды он зашёл, чтобы купить спички, да такой смрадный дух винища да табака ударил ему в нос, что он выскочил вон, забыв, зачем он сюда зашёл.
А день стоял хороший. Брёл наш Акакий, куда глаза глядят. И очутился он на опушке рощи. Боже, красота-то какая. И хочется сказать стихами Пушкина – «В багрец и золото, одетые леса».
Он остановился, и слёзы выступили на его глазах. Боже, прошло полжизни, а он так и прожил за своими бумагами, не замечая времён года. Со службы домой, а из дома опять на службу. Только в воскресение вносило какое-то разнообразие в его жизни, когда он посещал храм. Так и прошла часть жизни, и никому ты не нужен.
Долго стоял Акакий Петрович, любуясь красотой осени.
- Зачем я живу? Неужели и дальше жизнь пройдёт так тускло?
Он не замечал слёз, катившихся по его щеке.
Неизвестно, сколько он простоял, глядя на синее небо и белые облака, которые подчёркивали красоту осени. Он продрог. Наверное, пора дамой? Серафима, наверное, уже убралась в его холостятской квартире.

Он поднялся по никем не убираемой лестнице в свою квартиру, переступил через порог.
Пахло свежевымытым поламами. Вкусно пахло щами. Серафима окончила уборку и ждала его.
- Оставьте ваши башмаки за дверью, сударь. Пока походите босичком, в следующий раз я вам принесу лапоточки. Я вам приготовила кислые щи со шкварками, да гречку упрела. Кушайте на здоровье. Я приду к вам через день.
И она ушла.
Вечером он блаженно засыпал на свежих простынях, вспоминая вкусно приготовленные щи и гречневую кашу с конопляным маслом.

Как и все рассеянные люди, он забыл, о чем ему говорила Серафима Петровна. Он опять затоптал пол грязными башмаками, бросал свечные огарки на пол, забыл полить горшки с геранью, которые принесла Серафима.
- Сударь, я же вас просила не ходить в башмаках по комнатям. Почему вы не полили герань? А огарки, они опять на полу. Я принесла вам лапоточки, надевайте и ходите в них. Я убралась, пока вас не было дома. Но в следующий раз так не делайте.
И в следующий раз, не прошла и неделя, Акакий Петрович забыл снять башмаки. И это повторялось несколько раз, несмотря на строгие замечания Серафимы Петровны.
И вот наступил день, когда он счастливый похвалой начальства и обещанием прибавить жалование, сияя улыбкой, вернулся домой.
И что же он застал?
В кресле сидела Серафима с каменным суровым лицом. Посреди столовой стояла широкая скамья, а рядом с ней стояла лохань, в которой мокли прутья.
- Я вас предупреждала, сударь, чтобы вы не пачкали своими башмаками пол в комнатях, я вас предупреждала, чтобы вы не бросали свечные огарки на пол. Моё терпение кончилось. Вы можете меня прогнать, но перед этим я вас сурово накажу. Извольте спустить панталоны и лечь на эту скамью.
Акакий Петрович сник, стал, как будто ниже ростом, схватился за панталоны и побрёл к скамье. Он уже задрал ногу, чтобы лечь на скамью, как раздался суровый голос Серафимы Петровны.
- Панталоны!
Дрожащими руками он спустил панталоны и лёг на скамью.
Когда Серафима всевозможными тряпками, простынями и полотенцами привязывала его к скамье, он не верил, что его высекут, что это шутка, что его хотят попугать.
Но когда розги, свиснув, коснулись его мягкого места, все надежды его развеялись. Боль от розг оживили его память, когда ещё в гимназии его сёк учитель словесности за грамматические ошибки, когда учитель из бурсы сёк его за невыученный Закон Божий, Когда секла его матушка за ворованные яблоки.
Боль стала нестерпима, Акакий Петрович был готов подать голос, как раздался отчаянный вопль и визг Лизки, заглушивший крик Акакия Петровича. Её больно сёк муж.
Сегодня днём её заметили в трактире. Она сидела на коленях заезжего гусара и щипала его за усы. Было немедленно доложено мужу отставному поручику.
Весь дом наслаждался актом наказания неверной супруги.
- Так её, так её стерву.
Серафима Петровна обходила скамью то справа то слева, добротно обрабатывая то место Акакия Петровича, которое находиться пониже спины.
Серафима бросила последнюю изломанную розгу, подобрала обломки остальных розг с пола и бросила их печь, освободила от пут несчастного Акакия Петровича.
- Вставайте, сударь, надеюсь, что это послужило вам хорошим уроком.
Взгляд её потеплел, и она с жалостью посмотрела на Акакия Петровича.
Замолчала и Лизка.

Акакий Петрович засыпал, потирая вспухшие рубцы на мягком месте.
- Может так и надо. Шептал он. – Может это и правильно.
Серафиму он не выгнал. Кто ещё может приготовить такие вкусные щи, кто ещё упреет такую кашу. А надысь она испекла пирог, который Акакий Петрович не вкушал с самого детства. Такие пироги пекла его матушка.
Он привык к Серафиме, она приносила тепло в дом, с ней было уютно. А то, что высекла, так это за дело. Не мог он её выгнать.

Но как коротка память у рассеянных людей. Живут они в каком-то своём мире, забывая о реальности. Не прошло и двух недель, как он снова стал забывать про башмаки. Он был вторично высечен Серафимой, теперь уже больнее. И опять его выручила Лизка, которую высек муж, теперь уже за другую провинность.
- Я вам не ломовая лошадь, чтобы каждый раз соскребать грязь от ваших башмаков. Сказала Серафима Петровна после экзекуции.
Теперь Акакия\й Петрович смертельно боялся своих башмаков, он пытался даже их снять, приходя в департамент.
Он осторожно садился на стул, и весь день страдал, переписывая бумаги.
Был он высечен и в третий раз за то, что забыл взять в баню узел с чистым бельём, и ему пришлось переодеться в старое.
Однажды Серафима сказала, когда он собирался к кузнецу в баню.
- Я пойду, сударь, с вами и отмою вас как следует. Вы посмотрите, что у вас за ушами. Там скоро живность всякая заведётся.
Она собрала ему узел с чистым бельём, собрала себе. Взяла его за ручку и повела в баню к кузнецу.

Шёл мелкий сентябрьский дождь, когда они приближались к бане. Было безлюдно, и никто не видел, что они вошли вдвоём.
- Раздевайтесь, сударь, и марш в парную на полок, и ждите меня. Отпарьте свою грязь как следует.
Акакий боялся парной, но подчинился. Жар охватил его, когда он вошёл в эту преисподнюю, лёг на полок и стал ждать.
Горячий воздух мешал дыханию, он закашлялся, но это скоро прошло. Сколько ему ещё лежать и ждать. Он собирался встать, но тут дверь отворилась, впустила густой пар, а в пару появилось белая фигура обнажённой женщины.
Замерло сердце у лежащего на полоке, он видел эту фигуру впервые в своей жизни. Фигура приблизилась, взяла берёзовый веник, обмакнула его в котле с горячей водой, взмахнула.
- А, ну ка, сударь, повернитесь на живот, я вас похлестаю.
Веник опустился на спину Акакия Петровича и начал гулять от спины к пяткам, не пропуская ни одного места.
Акакий лежал, напрягшись, потом он расслабился, и ему стало хорошо. Так вот, почему люди ходят в баню. Тело задышало свежестью.
Серафима Петровна долго обрабатывало ему спину, иногда смачивая и отряхая веник в котле с горячей водой.
Потом он ему приказала лечь на спину.
- Что у вас там торчит, сударь? Прикройте, срамник.
Но то, что торчало, не хотело прикрываться рукой, постоянно показываясь на глаза.
Отстегав Акакия Петровича, Серафима сама легла на полок и приказала хлестать её, не жалея сил.
Красный как рак, обливаясь потом, Акакий Петрович стегал Серафиму веником. Особенно ему нравилось хлестать её белые выпирающие булочки пониже спины.
- Сильнее, сильнее, сударь, что у вас сил нет?
И Акакий старался.
- Хватит. Сползая с полока. Сказала Серафима. – В мыльную.
В третий раз намыливала она голову Акакию едким мылом. У того щипали глаза, она смывала, окатив его из шайки, и снова намыливала. Потом долго тёрла ему спину грубой мочалкой.
Потом она заставила потереть себе спину.
Что-то проснулось в его подсознание, долго дремавшее. Он не понимал, что с ним происходит.
- Сильнее, повыше, а теперь ниже, ниже. Да трите сильнее. Дайте мочалку, теперь я сама.
Окатив его и себя тёплой водой, Серафима вытирала Акакия Петровича, как мать вытирает дитя своё. Ему было приятно, и он испытывал сладкое незнакомое ему доселе чувство.

Предусмотрительная Серафима ещё с утра сбегала к булочнику за калачами. Чтобы они не высохли и не зачерствели, положила она их в чугунок, накрыла полотенцем и поставила на печь.
У лавочника она купила чаю, который утверждал, что это настоящий аглицкий чай.
Вытирая пот с лица чистым полотенцем, они сидели за столом, и пили огненный чай с калачом, прикусывая маленькими кусочками колотого сахара.
Сегодня у них праздник, и можно было позволить пить чай с сахаром вприкуску.
Люди побогаче позволяют себе пить чай в накладку, победнее пьют в прикуску, а у кого заря в одном кармане смеркается, а в другом занимается, то пьют они вприглядку, положив кусочек сахара возле себя.
Не спускал глаз Акакий Петрович с Серафимы, так и стояло у него перед глазами белое видение Серафимы Петровны. И она бросала на него мимолётные взгляды, и глаза их встречались.
Не соображая, что он делает, Акакий Петрович вдруг вскочил со стула, подбежал к Серафиме Петровне, обхватил её и потащил незнамо куда.
- Вы с ума сошли сударь. Вскричала она. – Охальник, мерзавец, да я вас вы…, высе…, высеку, негодяй.
Он тащил её в постель, она слабо сопротивлялась.
- Я соседей позову. Караул!
Акакий завалил её в постель и задрал ей исподницу….

Хмурое утро осветило окно. В постели. Обнявшись, сладко спала счастливая пара. На полу вперемежку покоилось мужское и женское платье. Панталоны Акакия Петровича висели на спинке кровати.
Сверху на кучке платья лежал ивовый тонкий прутик, который был оставлен на всякий случай на подоконнике Серафимой Петровной. Вчера она успела его схватить, как последнюю защиту от домогательств Акакия Петровича.
Она проснулась, пощипала Акакия Петровича за бакенбарды, поцеловала его в лобик. Он открыл один глаз, потом второй и поцеловал и её.
- Теперь ты уж не будешь сечь меня лапушка?
Она улыбнулась, поцеловала его в носик.
- Буду, ангел ты мой, ещё как буду. Да хоть сейчас. И потянулась за розгой на полу.
- Мой муженёк. Царство ему небесное. И она перекрестилась. – Был так охотчь до женского полу, что по две недели не приходил домой. Придёт, свяжу я его родимого, да так пропишу ему ижицу по казённому месту, что он по три дня сидеть не мог. Порю, а сама приговариваю. Люби жену свою, не гуляй на стороне. Где уж ему гулять выпоротому. Ласковый был после порки. Она снова перекрестилась, и замолчала, погрузившись в воспоминания.

Не узнавать стала чиновничья братия Акакия Петровича. Преобразился он. Куда-то делась шаркающая походка. Стал он, как будто, выше ростом, сутулость исчезла. Счастливая улыбка не сходила с его лица.
Иные чиновники, ещё по привычке, клали ему на стол документ для переписыванья, но он их демонстративно откладывал на край стола, и, не дождавшись, когда Акакий Петрович их перепишет, потихоньку его забирали.
- Господа, господа. Что случилось с Акакий Петровичем. Ходил тихий шёпот по департаменту. Все недоуменно поглядывали на него, и строили догадки.
Только один Аполлон Серафимыч догадывался, в чём дело, и, посмеиваясь, поглаживал усы.
Только один молодой хлюст Алексей Варламович, вечно отпускающий гадости в адрес Акакия Петровича не угомонился. Однажды, скривив рот в гадливенькой улыбке, он собирался высказать какую-то гадость, но увидев перед своим носом большой волосатый кулак Аполлона Серафимыча, сник, и мерзкая улыбка так и застыла на его лице.
- Убью!

Ну, что же дорогой читатель, пора заканчивать этот рассказ, который утомил Вас.
Начальство прибавило, наконец-то жалование Акакию Петровичу, повысив его на ступеньку в ранге чиновничий лестницы.
Время шло, и через месяц обвенчались в храме Святого Николая Угодника Акакий Петрович с бывшей вдовой Серафимой Петровной. Счастья им.

Мне понравилось.И слог хороший и по Теме.

Спасибо.

Интересный рассказ!